Однажды в Русальную неделю
Шрифт:
– Пусть дух её спокойно нежится в водах загробных, – колдунья приклонила голову и громко шмыгнула.
– Пусть догорает в аду, – кивнул Отец Ростислав. – Ибо заслуженно. Мать Элизы померла после отвара.
– От старости, – добавила женщина.
– А колдунья та ещё и братьев Элизы прокляла, превратила их в лебедей.
– Заслуженно, – подметила ведьма, не побоявшись взглянуть священнослужителю в глаза. – Они предали её хижину огню, ложно обвинив в убийстве
– Справедливо поступили, – мужчина повысил тон. – Но вскоре правосудие восторжествовало: колдунью ту кара божья настигла, и умерла чаровница.
– От старости, – нагло буркнула женщина.
Неловкая тишина дрожала от напряжения в воздухе, казалось, он вибрировал над столом, как при мощной грозе. Отец Ростислав нервно почёсывал бороду, а старуха снова взялась за кувшин, тщательно выискивая правильный угол, падение света, ровность, чтобы сосуд не привлекал её внимание, не злил, не возмущал неожиданно возросшее чувство – прости её, Господи! – когнитивного диссонанса.
Мужчина начал первым:
– Как бы то ни было, после смерти чаровницы на Элизе остались одиннадцать заколдованных братьев и пустой дом, однако, весьма обеспеченный. Как я уже говорил, девушек слишком легко совратить – вместо того, чтобы вымолить прощение у бога, она повторила свою ошибку и отправилась к тебе, прихватив с собой коней, которых могла бы пожаловать нашему храму на перестройку.
Ведьма фыркнула, хохотнула, покачнувшись:
– Тьфу на тебя, Сла… Ростислав, Отец церковный. И за свою помощь – которая, кстати, по словам Элизы, ни черта не помогала – ты ещё и требовал деньги! Хороша нынче помощь священная.
– Не требовал, – резким взмахом руки священнослужитель словно отрезал от себя все обвинения. – Она могла преподнести деньги в дар, но и в противном случае я бы помог ей. Да и ты, ведьма, не за даром решила оказать услугу.
– Согласна. Но, к сожалению, не успела, ибо разгневанная на глупых слухах толпа обозлилась на Элизу просто так и тут же утопила в озере Утопленников в Русальную неделю, когда – все это знают – любая баба, поглощённая водой, становится кикиморой, русалкой, водяницей аль мавкой. Даже если не принимать всерьёз то, что лишили вы жизни бедную девочку подло и опрометчиво, вам надо было совершить своё злодеяние в иной день, дабы она просто умерла и вскоре забылась, как быль.
– Да, – неожиданно согласился священнослужитель. – Сглупил. И девочку жалко. Но дух её уже отпет, ибо на небесах она, а живо лишь тело, захваченное Диаволом.
– Значится, у бога ты прощение вымолвил, а к самой убиенной не решился подойти, Отец Ростислав? Не думал ли ты, что в этом и лежит разгадка, что ей нужно твоё, ваше раскаяние?
– Её уже нет, есть Диавол, колдунья.
– Думай, как хочешь, – отмахнулась ведьма. – Но знай, что выбора нет! Убитого не убьёшь. Отрежешь руку Элизе – она будет двигаться, лишишь головы –
Отец Ростислав хмыкнул, в последний раз отдёрнул рыжую бородку.
– Значит, только в том месте, где кто-то пройдёт?
– Получается, – растерянно буркнула колдунья, потеряв нить.
– Ладно. Закопаем прах подальше от селения.
Ведьма цокнула, но не решилась спорить. Ей-то какое дело? У неё своя жизнь, и Элиза не играет большой роли в ней. Женщина взглянула в открытые ставни, где багрецом догорал закат. Тьма почти целиком накрыла этот край.
– Слушай, Отец Ростислав, – позвала колдунья мужчину, уже направившегося к выходу. – Не поможешь мне, как женщине? Не вытащишь ли скамью ту у печи на улицу, спина моя уж не по годам болит.
Священнослужитель обернулся, а презрение во взгляде слегка поубавилось.
– Помогу. Чего уж там.
Пока мужчина был занят делом, ведьма быстренько дозакидывала вещи в бездонный мешочек, не забыв и о варенье. Когда вышла на улицу, увидела Отца Ростислава, выпрямляющегося у скамьи, накрытой платком, расправляющего плечи.
– Силач, – улыбнулась женщина. – Не будь ты священником, стал бы богатырём, да и, кажется мне, отношения между нами были бы иные. Но это не так… Как и толковала я, убираться мне отсюда надобно. Буря грядёт. Удачи тебе, Славка!
Колдунья села на скамью, как на лошадь, по-женски на бок. Лёгким движением пальцев посыпала на деревянные опоры загадочную пыльцу. И вскрикнула, задохнулась воздухом, закричала и засмеялась, ибо скамья неожиданным рывком взлетела в небо.
Отец Ростислав молча наблюдал за тёмной фигурой над частоклом, громко орущей, хохочущей, и слушал ошалелые крики крестьян, в унисон плачущих от страха детей.
***
Старуха с трудом раскрыла глаза, из которых тут же покатились слёзы. Её разбудил жуткий хохот сверху, будто Алконост пролетела по небу. Старуха застонала от чёртовой боли в голове, от чёртовой сухости во рту, от шума, чёртового пения сверчков, чертовски громкого именно сейчас.
Она чертовски болезненно завыла от чёртового похмелья.
Единственным приятным (не чертовским!) ощущением был резкий запах сыра. Старуха подалась вперёд и, не нащупав опоры, свалилась вниз, резко и больно на спину так, что на пару секунд потеряла возможность дышать, хватая воздух ртом, как пойманный окунь.
Она так и лежала, скрюченная, на земле. Свадебное платье измазалось в грязи, а чертовская боль, стягивающая виски, наконец-то ослабла, позволив открыть глаза и вспомнить накатившуюся грусть, депрессию, животное желание выпить, неоспоримое и непреодолимое, стыд перед Дареной, прогулку в лесу, испуганные глаза Злобы, истошные визги: «Белая Баба!!!»…