Однажды в Вестеросе
Шрифт:
— Да, — отмахнулся тот.
Но гвардеец ему не поверил, и его словно пробрал холод до самых костей. Дело было плохо, но ничего уже нельзя было изменить.
«Воин, Старица, Мать, прошу вас, как никогда раньше, сберегите принца Рейгара, во что бы то ни стало», — горячо помолился про себя сир Барристан, не зная, что ещё он может теперь сделать. Он лишь поклясться самому себе, что ни на секунду не оставит принца одного на поле боя.
— Сир Барристан.
Пожилой гвардеец с трудом поднял голову. Цепи отозвались радостным звоном на это незамысловатое
— Снимите с него оковы! – Роберт выглядел раздосадованным.
С их последней встречи до столкновения на поле боя он вытянулся ввысь ещё больше и раздался в плечах. Лицо покрывала щетина нескольких дней, под правым глазом расплылся лиловый синяк на добрых полщеки, бровь была рассечена, а на губах запеклась кровь. Сир Селми с гордостью подумал о Рейгаре, но в следующий момент сердце больно йокнуло. Роберт Баратеон был довольно неопрятен: на его почерневших доспехах застыли всплески глины, ноги по колено были черны, как угли, в волосах сосульками застыли брызги грязи.
«Торопился. Даже не привёл себя в порядок», — отметил сир Барристан, взяв себя в руки.
— Мне очень жаль, что с вами так обошлись, сир Барристан, — заговорил Роберт, усевшись напротив него на треногий табурет. – Я уже велел мейстеру зайти к вам позже.
Сир Селми невесело усмехнулся и отвёл глаза в сторону. Рана в боку при движении противно причмокнула. На боль, прорезавшую всё тело, Селми уже не обращал внимания. Он устал.
«Я сдался».
С губ гвардейца Белой Гвардии сорвался еле слышный вздох, который, к счастью, не достиг ушей Баратеона.
— Вы ведь понимаете, зачем я пришёл сюда, сир Барристан? – как ни в чём ни бывало, произнёс Роберт, сжимая и разжимая кулаки в стальных перчатках.
— Позлорадствовать? – мужчина горько усмехнулся.
Эта кривая усмешка обнажила перед Баратеоном все морщины на лице Селми, грязном, странного сероватого цвета. Гвардейцу казалось, что он до сих пор чувствовал во рту вкус земли с этого чертового перевала у Трезубца, хотя на самом деле ничего, кроме вкуса крови, в его рту не осталось.
— Отнюдь, — Роберт медлил.
Селми фыркнул и отвернулся от молодого Баратеона. Подоспел один из солдат Роберта с ключами. Оковы со звоном спали с рук и ног Селми, но легче ему от этого не стало. Он всё ещё чувствовал, словно на спине его залёг тяжелый груз.
— Сир Барристан, — Роберт кашлянул, прочищая горло, — вы дрались очень доблестно в этой битве. И я выражаю вам свои соболезнования на счёт Рейгара Таргариана.
«Принца Рейгара», — яростно поправил его сир Барристан про себя, но вслух ничего не сказал. Кому теперь есть дело до того, кем был мёртвый до своей смерти?
— Вы должны меня понять, что в мои планы не входит казнить вас, сир Барристан, — продолжал Роберт. – Несмотря на то, что мы с вами были по разные стороны баррикад в этой войне, для меня было честью сражаться с вами.
— Весьма тронут, — сухо отозвался сир Барристан.
Роберт некоторое время молчал.
— Я хочу предложить вам присоединиться ко мне, сир Барристан…
— Уходите вон, милорд, —
— Я дам время, сир Барристан, — произнёс Роберт, поднимаясь на ноги и возвращая табурет на место: к крепко сбитому столу.
— Не нужно мне ваше время, милорд. Оставьте его себе.
— Вы ведь понимаете, что война закончена? Я вышел победителем в этой нелепой войне.
— И я вас с этим поздравляю, — сир Барристан с огромным трудом повернулся спиной к Роберту на своём табурете. – Всего вам доброго.
Баратеон сверлил спину гвардейца глазами, но ничего сказал и вскоре вышел прочь.
Селми оторвал руку от правого бока и воззрился на алую от крови ладонь. Однако это его совсем не пугало. Напротив. Обидно было, конечно, после такой насыщенной жизни погибнуть вот так глупо: от ран, а не в бою. Но после смерти Рейгара всё утратило свой смысл.
«Именно такой смерти я и заслужил, с позором провалив свою службу королю», — пришёл к выводу Селми и больше не противился происходящему.
Когда они шли к Трезубцу всё казалось прекрасным: расклад сил, план, даже настрой. Настрой на победу. И сейчас, сидя в этой импровизированной тюрьме в одной из дозорных башен, что были рассыпаны по берегам Трезубца подобно гороху, сир Барристан смирился. Здесь было сыро, и в воздухе витал настойчивый запах плесени, но сир Барристан не обращал и на это никакого внимания.
Он медленно перебрался с табурета на твёрдую лежанку у холодной каменной стены и улёгся так, чтобы было удобно, насколько это было сейчас возможно. Сиру Селми стоило неимоверных усилий сохранить себя в вертикальном положении при визите Баратеона, но ещё больше усилий стоила ему борьба с горячкой, которая каждую секунду угрожала уложить его в забытьи на грязный каменный пол. Каждый сантиметр кожи горел и ныл, раны в боку, плече и правой ноге горели особенно неистово. И иногда гвардейцу казалось, что он слышит, как к нему крадётся смерть. Но в такие моменты он лишь насмехался над самим собой, ведь это всего лишь последствия жара, терзавшего его тело последние несколько дней.
До скромной обители белогвардейца не доносилось толком ничего из того, что происходило снаружи. Он не слышал ни лагеря, ни лошадей. В башне было лишь одно окно: бойница под самым потолком, а к ней вела шаткая деревянная лестница, ступени которой за ненадобностью не чинились десятками лет, а местами и вовсе прогнили насквозь, угрожая рассыпаться в мшистую труху при контакте с чем угодно, будь то нога или тонкая веточка. Да и не было у Селми сил взбираться на эту, казавшуюся ему сейчас неприступной, лестницу, чтобы оценить обстановку. Уже было всё равно. Он только не понимал, почему так долго лагерь не идёт на Королевскую Гавань. Ведь это неминуемо. Последний оплот – Королевская Гавань. Она должна пасть, чтобы война была воистину выиграна.