Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
После четвертой его очереди противник действительно открыл огонь, пули пошли так густо, что воздух над ползущим Матюхиным ощутимо завибрировал и стал горячее. Матюхин добрался до следующего дуба и опять дал несколько коротких очередей. И пока противник разобрался, откуда бьет автомат, прошло несколько мгновений, достаточных для того, чтобы разведчик бросился на землю и пополз дальше.
Теперь дело осложнилось: первая растерянность врага исчезла, солдатами овладела злость. Она подсказала, что стрелять поверху не стоит, потому что пули, срезая корье и ветки, проходили над
А Андрей полз, понимая, что долго это продлиться не может, что противник обнаружит и окружит его. Тогда хана. В трескотне выстрелов он не слышал взрывов гранат позади, не видел, как вначале нехотя разгоралось пламя — солярка воспламеняется медленно. Но он почувствовал, что сзади, вернее, сзади и слева что-то происходит, потому что огонь стал ослабевать. И как раз в этот момент его настигла первая пуля. Она полоснула по бедру, ожгла и улетела. Андрей почувствовал медлительно стекающую по округлости ноги теплую кровь и выругался: теперь, кажется, и в самом деле хана…
Но нога действовала, значит, кость не задета, и боль почти не беспокоила. Андрей быстро перебрался к очередному дубу и дал несколько коротких очередей лежа: патроны следовало экономить. Ответный огонь явно ослаб, и он поначалу не совсем понял почему…
Николай Сутоцкий дождался первой очереди Андрея и, выскочив из укрытия, побежал к средней, стоявшей в центре невспаханного поля машине, обогнул ее и, сообразив, где баки с горючим, швырнул на них гранату. Баки оказались добротными. Они только покоробились от взрыва и дали незначительную течь. А Николай надеялся, что огонь вспыхнет сразу. Поэтому он растерялся и бросил в ту же машину вторую гранату. Начался пожар.
Тогда Николай метнулся к другой машине. Теперь, сорвав автомат, он вначале прострочил баки. Горючее прыснуло пахучими струями. Николай, обогнув машину, прострочил баки следующей. Шоферы выскочили из кабин и бросились тушить ту, первую машину, занимавшуюся вяло и натужно. Николай перебросил гранату через вторую, надеясь, что взрыв зажжет растекшееся горючее и перебьет сбежавшихся шоферов. Убедившись, что так и случилось — помог пропитанный горючим прошлогодний бурьян, — поджег и третью.
После этого Николай дал очередь с тыла по развернувшейся в сторону Андрея цепи. Николай бил из-за машин, постепенно приближаясь к дубраве. Бил довольно точно. Немцы сначала принимали его очереди за свои, но потом разобрались, что к чему, и стали, озираясь, отстреливаться.
И тут Сутоцкий увидел пулеметчиков. По всем правилам военной науки они лежали позади атакующей цепи и не стреляли, были как бы в резерве. Вот они-то первыми заметили Сутоцкого и поняли, кто это. Николай увидел, как они разворачивают пулемет, и сразу, не раздумывая, даже не радуясь собственной предусмотрительности, швырнул в них последнюю гранату.
Пока она летела, ему пришла другая счастливая мысль. Он упал в бурьян, нащупал нож за голенищем и пополз на взрыв. Добивать немцев не пришлось. Сутоцкий развернул пулемет и стал бить по тому флангу цепи, который заворачивался, чтобы окружить Андрея. Пулемет работал исправно, и
Вероятно, и в этой ситуации можно было сделать что-либо такое, что позволило бы быстро ликвидировать русских разведчиков, но в сумятице ночного боя хорошие мысли приходят не сразу. Вот почему, увидев разгорающийся пожар, уловив, что из тыла по своим бьют пулемет и автоматы, один из ротных командиров левого фланга цепи справедливо решил, что нужно прежде всего уничтожить тех, кто стреляет им в тыл, и отдал соответствующую команду. Солдаты развернулись и открыли сильный огонь по опушке леса и по бурьяну. Трассы их автоматов показались тем, кто уже загнул свой фланг справа, чужими. Ведь по расчету, по плану боя в тыл стрелять не должны. Потому они открыли ответный огонь, отсекая «противника», двигавшегося к подожженным машинам.
В этой сумятице Сутоцкий расстрелял все ленты, бросил пулемет и где ползком, где перебежками стал углубляться в дубраву.
Где-то далеко, в расположении второй засады, разорвался тяжелый снаряд. Николай не придал этому значения: он ведь не знал о существовании второй засады. Он только возмутился: почему молчат наши? Почему они такие тугодумы? Неужели не понимают, что происходит?
Он перебегал, полз, но уже не стрелял, потому что впереди можно было встретиться с противником и еще потому, что считал сейчас главным пробиться к своим и доложить обстановку.
И вдруг сзади и сбоку сразу, как шквал, народился страшный свист, разразившийся грохотом и синевато-багровыми всполохами: первая серия советских снарядов легла довольно точно. По дубраве прокатилась волна посвистов, шипения и фырчанья — летели осколки. Николай пополз быстрее: а ну как какой-нибудь наводчик собьет прицел и снаряд взорвется не там, где нужно?!
А в это время Андрея Матюхина достала вторая пуля, дурная, глупая, почти излетная. Ударила в бок, в ребро, и скользнула куда-то внутрь. Андрей почувствовал, как все внутри опалилось горячим, вздохнул, хотел что-то сделать — и потерял сознание…
15
Командарм сидел возле дзота и молчал. К нему подошел адъютант, или, как их иногда называли, порученец, и почтительно доложил, что на проводе командующий фронтом.
Третий — начальник штаба, конечно, сообщил наверх о смене варианта, и там потребовали объяснений. Но ни у представителя штаба фронта, ни у самого Третьего достаточного обоснования смены решения не было — только приказ командарма. И командующий фронтом вызвал командарма. А тому не хотелось объясняться. Ему хотелось смотреть и думать. Поэтому он буркнул:
— Передай, что меняю КП.
Адъютант недоуменно покосился на генерала, но промолчал: командарм не раз применял такой маневр, когда не хотел подходить к аппарату. Что докладывать, если самому не все ясно.
Так он и сидел, пока мимо него не прошли танки с десантом на броне, а в небе, почти незамеченные в общем гуле, проплыли бомбардировщики. Обостренным слухом, командарм услышал их рокот, немедленно представил, как ведет себя противник — наверняка форсирует выдвижение ударных частей, — и подозвал адъютанта.