Одни сутки войны (сборник)

Мелентьев Виталий Григорьевич

— Так точно. Они, мне кажется, сейчас такие, что… им море по колени. Знаете, как у нас после удачных боев: а-а! Что нам! Да мы их! Это пока дисциплину подтянешь.

— Возможно, возможно… А еще что? Еще какие приметы?

— Прежде сразу после завтрака у них наступала тишина. Спали. Только наблюдатели маячили, да на наблюдательных пунктах иногда посверкивали стекла стереотруб или биноклей. Сейчас не так. Сейчас после завтрака у них и народу в траншеях побольше, и, главное, в тылу весело. Смеются, кричат. Музыка… Вот после

обеда — тишина. Полная тишина. Порой даже кажется, что они и наблюдателей снимают, никого на НП не оставляют.

— А это чем объясняете?

— Помните, после удачных боев у нас как было? Засечем расписание немецких контратак и в зависимости от этого спим и едим. Вот так, по-моему, и у них. Они привыкли, что ночью ползают разведчики и саперы, идут артналеты. Это у нас называется, да и у них, наверное, также, не давать спать. Утром, если все идет как следует, — артподготовка и атака или контратака. Тоже, знаете ли, штамп. Хоть и оправданный: дни короткие, нужно многое успеть. А после обеда любой противник боя не завяжет — дотемна времени мало. Вот и можно спокойно спать до вечера. В траншеи выйдешь свежим, выспавшимся.

— Разумно… И тоже подтверждает, что наш противник вышел из боев…

Прощаясь, Лебедев подумал, что дневной поиск приобретает огромное значение. Если подтвердится догадка Матюхина, кто знает, какие задачи встанут перед армией. Вот почему Лебедев немедленно доложил о ней своему начальнику — полковнику Петрову.

7

В роту Андрей Матюхин возвращался в сумерки. Гудели ноги, хотелось есть и, главное, пить. Губы на ветру пошерхнули, лицо стянуло, иногда он растирал его шершавой от въевшейся окопной глины ладонью.

Неподалеку от взводной землянки его перехватили Сутоцкий, Закридзе и заместитель командира разведроты по политической части старший лейтенант Виктор Сладков — плечистый, светлоглазый и слегка скуластый. Обращаясь к Матюхину, он доверительно улыбнулся.

— Вот, привел к вам бунтарей, — кивнул он на разведчиков, — считают, что противник не дозрел до дневного поиска. Может не даться в руки.

— Не в этом дело, — поморщился Сутоцкий. Замещая командира взвода, он знал себе цену и мог возражать замполиту почти на равных. — Мы не против дневного поиска. Но именно дневного, а не утреннего.

— Фриц не тот! — быстро, словно от тяжелой обиды, выпалил Закридзе.

Большой, тонкий в талии, с широкими плечами и огромными кистями рук, он не умел говорить спокойно.

— Правильно, — миролюбиво согласился Матюхин. — Не тот. Совсем не тот.

— Ну вот! Почему же утром?

— А кто говорит, утром?

— Все говорят! Совершенно все! Как можно утром? Они же не спят! — наседал Закридзе.

— Не спят, — подтвердил Матюхин. — Скажите, неужели все, буквально все знают, что мы собираемся в дневной поиск? А? Закридзе?

— Конечно все! Каждый ходит, спрашивает:

теперь днем пойдем? Ночь уже не годится?

— Вот видите, сами же говорите, что все спрашивают: днем пойдем? Про утро, выходит, никто не спрашивает.

Закридзе подался вперед и словно задохнулся, выкатил добрые и страшные глазищи, потом засмеялся:

— Зачем ловишь, товарищ лейтенант? Все говорят, днем, а думают, утром.

Окружающие тоже засмеялись, но Матюхин оборвал смех и по-командирски строго спросил:

— Значит, в дневной поиск пойдете?

Сутоцкий достаточно хорошо знал лейтенанта.

— Так точно! — вытянувшись, отчеканил он. — Идем!

— Тогда первый приказ: с завтрашнего дня начать тренировки в беге на крутой взлобок… Категорически запрещаю пить наркомовские. Старшина будет беречь до возвращения. В перерывах между бегом — тренировка в захвате и транспортировке пленного. Старший — Шарафутдинов. Порядок тренировок, отработка приемов — словом, вся подготовка группы захвата лежит на нем. Все. До завтра.

Матюхин круто повернулся к старшему лейтенанту Сладкову:

— Разрешите отпустить людей?

Сладков кивнул, и, когда Сутоцкий и Закридзе, оба несколько обескураженные и даже, пожалуй, чуть обиженные, отошли, Матюхин спросил:

— Как я понимаю, есть дело?

— Есть… Но прежде… Не слишком ли круто?

— Я знаю Сутоцкого. Его надо брать сразу. А Закридзе меня не знает и потому мою крутизну посчитает просто офицерской требовательностью. Я вас слушаю.

Старший лейтенант Сладков долго смотрел в сторону передовой, потом, не отводя взгляда от цветных строчек трассирующих пуль, сообщил:

— Сегодня я был в саперном батальоне и разговаривал с минерами, которые проделывали проходы для ночных поисков. Один из них утверждает, что под взлобком, как раз напротив НП артиллеристов, есть брошенные, но целые землянки.

— Откуда они там? — почему-то с замиранием сердца спросил Матюхин.

— По-видимому, в сорок первом здесь формировалась какая-нибудь часть. А может, строители немецкой обороны в них жили. Место удобное…

Они помолчали. Матюхин хотел было спросить, что докладывал Сладков в политотдел о предстоящем поиске, но сдержался. Ведь, в сущности, это служебная тайна замполита. А попытка разгадывать чужие тайны никогда не расценивалась как доблесть или хотя бы как хорошее воспитание.

— Вы хотели спросить, товарищ лейтенант, — усмехнулся Сладков, — докладывал ли я в политотдел о предстоящем поиске? Отвечаю — докладываю каждый день. Начальник политотдела лично интересуется, как идет подготовка. Как понимаете, от исхода поиска зависит слишком многое.

Матюхин кивнул и подумал: «Хорошо, что никто не знает о моей беседе с Сутоцким. Если… Если, конечно, не проболтался сам Сутоцкий».

Замполит сделал паузу и продолжал. Голос у него был тусклый, с хрипотцой — видно, он волновался.