Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
Матюхин слушал и вздыхал: ему не удавалось создать во взводе такое настроение. Газеты он читал сам, сам и растолковывал; разборы действий проводил не ежедневно, а раз в два-три дня, но провинившихся ругал сразу же, не откладывая, и с глазу на глаз. Он тоже жил вместе с разведчиками, но его место было не в середине, на виду, у самой печки, а в уголке под окном. От окна вечно дуло, зато под ним стоял столик и на нем — уставы, журналы, вырезки из газет. Это был его уголок, место его раздумий. Порядок в уголке солдаты оберегали, но каждый мог взять любой журнал
И все-таки ощущения взвода-семьи, взвода-бригады у Матюхина не возникало. Хорошо это или плохо, он не знал… Однако и работа взводного агитатора, и «комментаторы» третьего взвода ему понравились. А он слишком много брал на себя, видимо, нужно давать волю и людям.
Лейтенанта заметили не сразу — он тихо сидел у двери, а когда заметили, разбор уже подходил к концу. Сутоцкий не спеша поднялся и присел на нарах.
— А-а, Андрей. Заходи, гостем будешь.
— Здравствуй, — усмехнулся Матюхин. — Воспитанием занимаешься?
— Разболтались мальчики. Приходится…
— Есть серьезный разговор. Давай пройдемся.
Сутоцкий нагнулся за сапогами, исподлобья, с легкой усмешкой оглядывая подчиненных. Ведь все знали, что рано или поздно, а взводу Матюхина тоже придется идти за «языком». Вероятно, такое время пришло, вот лейтенант и явился. Пришел за советом не к кому-нибудь, а к нему.
«Умеет подчеркнуть, что даже в неудачах Сутоцкий остается Сутоцким, — подумал Андрей. — Ну что ж, у каждого своя, как говорится, метода».
Они вышли из землянки — оба ладные и очень разные. Тонкий, даже щуплый в просторной, туго перепоясанной шинели Матюхин и плотный, широкоплечий Сутоцкий.
— Как я понимаю, поставили задачу? — спросил Сутоцкий.
— Можно считать, и так…
— Тогда я тебе вот что скажу: на успех не надейся. Главное — голову сохранить. Понял?
— Нет. Не понял.
— Через такие заграждения к траншеям не пролезешь. Мы вот пролезли, а что толку? Фрицев в них до черта, а вырвать хоть одного нет никакой возможности. А хоть бы и вырвали? Как протащишь? Раньше было проще — артиллерия прикроет, то да се, в неразберихе и прорвешься и выберешься. А сейчас эти чертовы «крабы» чем возьмешь? Попади в него снарядом! Да если и попадешь — ничего! Отскочит, как от резины. Сталь у них — будь здрав. Крупповская!
— Все это я слышал, Николай. Еще в финскую войну. Тогда тоже говорили, что на Карельском перешейке доты покрыты резиной. Как только в них попадает снаряд, резина его отбрасывает назад.
— Ты, конечно, все знаешь… — сразу обиделся Сутоцкий и отвернулся.
— Я предлагаю организовать дневной поиск, — после небольшой паузы сказал Матюхин.
Сутоцкий быстро обернулся, заглянул с веселым удивлением в лицо Андрея и рассмеялся:
— Ты даешь! Сам выдумал или кто помогал?
— Между прочим,
— А ты ему что?
— А я ему вот что… — Матюхин коротко передал свой разговор с командиром роты и закончил: — Капитан сказал, чтобы я готовил варианты и дневного и ночного поиска.
— Во-от! И ночного.
— Но ведь и дневного…
— Так зачем же ко мне зашел? В дневном я тебе не помощник. Советовать не могу.
— А я не за советом. — И, перехватывая вспыхнувший взгляд Николая, Матюхин сказал: — Я хочу, чтобы ты пошел в группе захвата.
Сутоцкий остановился, недобро усмехнулся:
— Честь, значит, оказываешь?
— И честь.
— Знаешь… шел бы ты со своей честью… Честь! Я сейчас тоже взводом командую! А туда, — он махнул рукой в сторону передовой, — уже два раза лазил. Вот и ты слазай. Посмотри, как разведчик провертывается в настоящей обороне. Понюхай… Тут на везении…
Матюхин молча ждал, пока Николай выплеснет свои обиды и подозрения. Сутоцкий еще долго возмущался и доказывал, что его и так все знают и новой чести ему не требуется. Когда он умолк, Матюхин насмешливо спросил:
— Все или еще что придумаешь?
— Придумаю? Я?! — И, глядя в насмешливо улыбающееся скуластое лицо Андрея, сплюнул: — Пошел ты… С тобой говорить.
Сказать что-нибудь новое он не мог — выговорился и стал затихать.
— Успокоился? — спросил Матюхин. — Теперь слушай и рассуждай. На нашем участке дневной поиск не применялся. Новинка и для нас и для противника. А новинка всегда действует. Если, конечно, работать с умом. Участвовать в такой новинке почетно. Значит, честь. Если, конечно, получится. Но старшим группы захвата пойду не я. Я буду старшим группы огневого обеспечения и прикрытия. И не ты…
— Вот оно что! Разжалуешь, значит?
— Старшим группы захвата пойдет Шарафутдинов. — И слыша, как Николай набирает воздух для новой вспышки ругани, доверительно наклонился к нему: — Он же теперь не салага. Обтерся. А главное — немецким владеет. Дневной поиск, может, еще больше требует тишины, чем ночной. Знание языка ой-ой как может выручить. Да и парень он находчивый, верно? — Николай нехотя кивнул, и Андрей понял: Сутоцкий согласится. Справедливый во всем, что касается дела, он поймет преимущество дневного поиска. Поймет — и согласится. — А главное, Шарафутдинов может там же, в их траншеях, и книжки солдатские прочесть и допросить… не отходя от кассы. Понимаешь?
Сутоцкий понимал. Разведка, поиск не прогулка, «язык» важен не сам по себе, а именно как язык, умеющий рассказать, что делается на сопредельном участке обороны. И вполне может случиться, что и «язык» будет взят, а дотащить его не успеешь — убьют. Хуже того, могут и всю группу захвата перебить, выскочит только один. И если этот один будет знать — от «языка» ли, из документов, — что происходит в обороне, смерти будут оправданными.
— И последнее. Что такое Сутоцкий, знают все. И я в том числе. Вот потому тебя и приглашаю. Тебя и еще одного парня…