Одного поля ягоды
Шрифт:
Он нашёл морщинку её бёдер, мягкий лоскут кудряшек на их соединении. Он вспомнил откровение, что подобное действие вообще возможно, и к тому же его можно жаждать. Это был поворотный момент в образовании Тома, и теперь он приступил к восхождению за пределы теории. Его руки раскрыли скользкие складки плоти; Гермиона всхлипнула, когда он провёл по самой деликатной и сокровенной части её телостроения. Том сдавленно рассмеялся себе под нос. Так вот о чём толковали все эти вымышленные герои: Сайлас Спикерналл, Максимилиан фон Альдерсбах, Дон Рафаэль — те, кому эпилоги доставались без повествования, закрывающего дверь романтических
Кончики его пальцев во время своих исследований стали мокрыми и скользкими. Лишь после секундного колебания он попробовал странную, вязкую субстанцию на вкус и рассудил, что она приемлема. Он опустился к её источнику и, к своему удовольствию, обнаружил, что «росы предвкушения» там с лихвой. Его руки надавили и массирующими движениями открыли нежную кожу, высунулся его язык, и прижатые к матрасу весом его рук и плеч бёдра Гермионы рефлекторно дёрнулись.
Он отказывался отступать и удерживал хватку её колен и внутренней стороны бёдер, пока Гермиона издавала такие звуки, что его кровь ревела у него в ушах и кое-где ещё. Том вспомнил своё шутливое замечание о «завоевании» своей жены, и именно тогда он понял его истинное значение. Он снова усмехнулся в окружении наркотического благоухания плотской тьмы и открыл свой рот, чтобы поглотить Гермиону своей неумолимой техникой.
Он превозносился от криков, как всегда и делал, когда ненавистные ему сироты скатывались кубарем по пролёту и разбивали свои головы на лестничной площадке. Но крики Гермионы, эти великолепные вопли, раздающиеся над одеялом, были для него куда ценнее, чем любые когда-либо вызванные им слёзы. Кто угодно может довести сироту до слёз. Просто ударь его посильнее, и потекут сопли, это так же неизбежно, как повернуть кран. Никто другой не мог заставить Гермиону молить о пощаде, как он. Дрожь её голоса пробуждала в нём куда больше чувств, чем простое удовольствие от чужих несчастий. Это была удовлетворённость до самой глубины души. Он задался вопросом, почему традиционные супружеские клятвы в последние десятилетия вышли из моды. Нотт утверждал, что наказание в виде: «Нарушишь её — умрёшь» — отталкивало людей, но Том считал это трусливой отговоркой.
Гермиона дрожала, а Том не шевелился со своими мокрыми до фаланги двумя пальцами. Он продолжил с удвоенным энтузиазмом, пока её ноги не обмякли по бокам, когда она слишком устала от того, чтобы сжимать его плечи, и он не услышал её громкий удовлетворённый вздох. Её рука проскользнула под одеяла и взъерошила его волосы.
— Так вот к чему были все эти глупые романы, — сказала Гермиона, глядя на него сверху вниз.
— Не только для этого, — ответил Том, поднимаясь на кровати выше, крепко вцепившись в изгиб талии Гермионы. — Есть много чего ещё.
— Полагаю, тебе придётся мне всё показать.
— Уверен, ты хочешь узнать, что идёт следом, — сказал Том, — не меньше моего.
— Насколько ты уверен? — спросила Гермиона.
— Крайне, — сказал Том и, приблизившись к ней, очень глубоко её поцеловал. Её волосы разметались по подушкам, накрывая руку, которой он обхватил её зардевшуюся щёку, а другая его рука сжимала её талию. Под одеялом он чувствовал мучительное трение её тела о своё. Пропитанный на всю длину её влагой, он безрезультатно тёрся о скользкое соединение её бёдер.
— Хм-м, — сказала Гермиона, украдкой проведя рукой между
Прижавшись ближе и согнув ногу в колене на его бедре, Гермиона рукой направила его к своему скользкому входу. Его конец упирался в неё, его собственная рука регулировала угол, пока головка не приоткрыла узкий проём. Гермиона резко вдохнула, и Том остановил все свои движения.
— Это… странно, — пробормотала она.
— Странно в хорошем или плохом смысле? — спросил он.
— Мне тяжело дышать, как будто внутри внезапно меньше места для воздуха, — отметила Гермиона. — Но это же нелогично? Мои лёгкие гораздо выше!
— Хм-м, — ответил Том. — Тебе нравится?
— Мне нужно больше времени, чтобы решить, — ответила она.
— Конечно, — сказал Том и начал погружаться глубже, смакуя изумительное давление повсюду вокруг него. С каждым движением Гермиона медленно вдыхала, и она уткнулась лицом в углубление на его шее, а по мере его продвижения внутри, её руки похлопывали его по плечам.
Пот собрался на бровях Тома. Его накрыло неистовой неотложностью, настаивавшей на том, чтоб он толкнулся разок, и всё закончилось. Это было потрясающе: знать, что Гермиона в его власти, чувствовать, как она сжимается вокруг него с таким буйным теплом, которое ни за что не сможет сымитировать бесстрастная рука в душе общежития. Не обращая внимания на порыв, он действовал размеренно, и Гермиона вздохнула в его ухо от нехватки воздуха.
— Он полностью внутри? — спросила она. Её пальцы кружили вокруг его основания и исследовали место, где соединялись их тела. — Ой! Ещё так много! Мне кажется, во мне больше нет места, чтобы что-то принять.
— Места полно, — пробормотал Том, продолжая покачиваться, пока достиг её дна. — Видишь? Как магия.
— Это не магия, — возразила Гермиона, но все остальные её слова оборвались, когда он начал выходить из неё и медленно погружаться обратно в гостеприимное тепло её тела. Он двигался наружу и внутрь, дюйм за дюймом, от движений их тела создавали хлюпающие, первобытные звуки, что почти перекрывало быстрые вдохи Гермионы. — Ох, — прошептала она, — о, Том, кажется, мне нравится.
— Отлично, — сказал Том с одобрением. — В будущем мы будем часто этим заниматься.
Он продолжал упорно покачивать бёдрами, чувственно раскачивая разгорячённую плоть и обмякшие конечности. Том провёл ладонью по животу Гермионы, гадая, может ли он ощутить себя внутри неё. Его исследующая рука опустилась ниже и обнаружила, где его основание тёрлось о блестящие лепестки её входа. Он нашёл скрытую жемчужину её вершины и провёл по ней большим пальцем, за что был вознаграждён дрожью внизу живота Гермионы.
— Том! — выкрикнула она.
Том рассмеялся, целуя её в нос, а затем в обе щеки.
Одеяла спутались и упали в сторону. Часы тикали на каминной полке, а лёд таял в ведёрке с шампанским. Пружинный матрас булькал под натиском испытаний Тома. Голая, прижатая под ним Гермиона зарделась розовым, её кожа блестела от приложенных усилий. Это было слияние лет заговора, через которое он, наконец, достиг завершения своего путешествия, и с торжествующим возгласом он достиг вершины своего ликования. Его рука продолжала гладить Гермиону между ног, даже пока он пульсировал внутри неё, и он не отступал, пока не вырвал у неё указания на её собственное глубокое удовлетворение.