Одного поля ягоды
Шрифт:
— Агх, — словно в ней не было костей, откинулась Гермиона на подушки.
— Вот как надо вести беседу, — сказал Том, осторожно перекатываясь на другую сторону кровати.
— Прекрати собой упиваться, Том, — сказала Гермиона.
— А у меня нет причин упиваться? — спросил он.
— Да ладно тебе, Том, — сказала Гермиона. — Я последняя, кому нужно сообщать о твоих достижениях.
Она подняла колено и взглянула вниз, где свидетельства интимных ласк Тома сваляли её мягкие
Гермиона потягивала шампанское, притянув к груди одеяла. Облокотившись на подушки, Том любовался остатками румянца, задержавшегося на её щеках и горле. Она была его и только его. Гермиона — его жена, пятикратно: как мужчины, волшебника, в обществе, в глазах бюрократии и Бога. Он не рассчитывал, что когда-либо устанет от этой мысли.
Она посмотрела на него с подозрением:
— Ты же не будешь это делать снова?
— Я за, когда ты за, — сказал Том.
— В таком случае я отдохну, — сказала она. — Когда придёт время завтрака, попроси прислать поднос наверх.
Она устроилась под покрывалом и довольно скоро начала тихо похрапывать. Том выскользнул из кровати и вернул поднос на стол, а затем поднял разбросанные ботинки и одежду с пола. Овладев нижним бельём Гермионы, он украдкой осмотрелся и, убедившись, что Гермиона спит, засунул лоскут ткани в свою коробку с трофеями на нижней полке книжного стеллажа. Она легла поверх разнообразных безделушек из его детства: сломанного йо-йо, припрятанных пенни, перьевых ручек, к которым он не прикасался уже много лет. Вся его коллекция, которой он так гордился, когда её собрал, в сравнении казалась такой ребяческой.
Он закрывал коробку крышкой, когда от окна раздался тихий стук. Том обернулся через плечо. Занавески были полностью задёрнуты, кроме тонкой щели в середине, за которой виднелась только линия чёрного неба за запотевшим стеклом.
В тёмные часы перед зимним рассветом на втором этаже дома это могла быть лишь сова. Но кто пошлёт ему сову в его брачную ночь? Том невербально приманил свою палочку и прокрался к окну. Готовый призвать заклинание в свою защиту — и Гермионы, — он открыл форточку и уставился в ночь.
— Оставь на подоконнике, — приказал он. — Я отвечу в удобное для себя время.
— Пс-ст, — прошипел Розье, уцепившийся за водосточную трубу возле окна. — Риддл! Сюда!
Том прищурился:
— Розье. Чего ты хочешь?
— Ты — ты голый? — спросил Розье
— Да. Да, голый, — сказал Том. — Что ты натворил?
— С чего ты решил, что я что-то натворил? — возмутился Розье. — Это Лестрейндж. Он потерял свои стопы.
— Он проверил конец своих ног?
— Это не шутка, — проворчал Розье. — Он правда их потерял. Он перепил в пабе, и когда попытался аппарировать домой, его расщепило. Мы искали их, но их всего две, а снега намело! Мы пытались раздобыть их до восхода солнца, пока маглы не заметили дёргающуюся стопу на фонарном столбе.
Том повернулся к сложенной куче одежды на бюро и приманил свои брюки и мантию:
— Мне правда, правда непонятно, почему я теряю на это время.
— Ой, ну это просто, — сказал Розье с раздражающей бойкостью изрядно поддатого. — Мы же Семёрка Школяров, разве нет? Так нас зовут в газете.
— Мне была противна игра сразу, как я про неё услышал, и мне всё ещё противен этот титул, — сказал Том. Он набросил свой плащ и начал перелезать через подоконник. — Клянусь, если мы не закончим к завтраку, я вас всех заставлю пойти со мной в магловскую церковь. Да, всё верно — сегодня воскресенье, и проповедь будет длиннее во имя Рождественских праздников. Надеюсь, вам придётся по вкусу ваше покаяние. Мне точно да.
— Судя по всему, Риддл, — сказал Розье, — женитьба ничуть тебя не изменила. Ты всё такой же взвинченный, как и всегда. Похоже, я должен Нотту пять галлеонов.
Хор голосов кричал ему вдоль деревенской дороги.
— Риддл!
— Ты что?..
— Как всё прошло? Было хорошо? Ты не читал «Le Jardin Parfume»!
— Аргх! — рыкнул Том, потирая виски. — Не могли бы вы все, пожалуйста, заткнуться?!
— А я говорил, Розье, — сказал Нотт. — Облегчение напряжения Риддла никак не связано с его характером.
У Тома не оставалось другого выбора, кроме как отсыпать всем щедрую порцию Жалящих сглазов во имя восстановления порядка и повторного установления своего авторитета. Досталось даже Лейстрейнджу, хотя едва ли он что-то почувствовал в своей комбинации алкогольного опьянения и тяжело заработанного высокого болевого порога. Том с удовольствием убедился, что могущественная магия души никак не отразилась на его собственных волшебных способностях или его характере. Он всё ещё мог производить беспалочковые невербальные сглазы, как и привык. И ему всё ещё нравилось, как морщились от боли его приспешники, когда принимали своё естественное положение в иерархии.
Возможно, магию души и стоило должным образом изучить и исследовать. Но, разумеется, не раньше окончания его медового месяца.
КОНЕЦ.