Одноклассники бывшими не бывают
Шрифт:
По Соболеву я плакать не могу, зато когда я глажу пальцами подстилку в коробке, покрытую короткими шерстинками, из глаз вдруг начинают течь слезы.
— Я скучаю! — сообщаю я коробке. Вытаскиваю из нее одеяльце, прижимаю к себе и начинаю рыдать, буквально захлебываться слезами. — Я скучаю по тебе, моя кошечка, моя Пискля, маленькая моя! Я так по тебе скучаю…
Пушистая вредная зараза, оручая и кусачая, дворовая грязная кошка, как ты мне нужна сейчас, когда у меня вообще никого больше не осталось.
Одеяльце промокает от
После такой истерики корм и лоток я решила не трогать. Стоят и стоят себе. Обойду, ничего страшного.
Украшения валились из рук. Было тяжело даже доделывать старые, не то что думать о новых. Но у меня еще оставались запасы готовых, к которым надо только приделать фурнитуру — и тупая однообразная работа немного успокаивала.
В конце концов, буду повторять старые модели, пока не приду в себя.
Только непонятно было, что делать с выставкой?
Туда меня вписал Соболев, подергав каких-то своих знакомых. И если из каталога убирать меня было поздно, то стенд с моими украшениями можно было и отменить. Уверена, пустым место не осталось бы, туда мечтали попасть очень многие.
Но пользоваться помощью уже бывшего любовника казалось неприличным.
Хотя украшения туда уже отвезли и ехать в том состоянии, в котором я была, объяснять, заикаясь, почему больше не хочу участвовать, отвлекать всех от дела в запарке перед стартом — тоже выглядело неправильно.
Так я и промучилась все три дня до начала.
Через час после открытия выставки все украшения были куплены. Заказ был сделан одним человеком, и мне даже не потребовалось смотреть его данные, чтобы догадаться — кем.
Я вертела в руках телефон и пыталась понять — мое желание набрать номер, стоящий в данных покупателя, и наорать на Соболева — это реально злость на то, что он все скупил или я маскирую этим саморазрушительное желание услышать его голос с затаенной насмешкой в глубине еще хоть один раз?
Не получится ли так, что это стряхнет только-только притупившую мою боль пыль с тлеющих чувств, и все придется начинать с начала?
Зря я себе разрешила даже задуматься о том, чтобы позвонить Соболеву. Стоило ненадолго ослабить контроль, как наивная надежда, что все можно каким-то чудом исправить, вновь подняла голову. Сила воли пошла трещинами и раскололась — я тщетно силилась остановить собственные пальцы, уже нажимающие кнопку вызова.
Зря — потому что в тот момент, когда я услышала его голос, в горле вдруг запершило, и я просто не смогла ничего сказать, опасаясь закашляться. Или заплакать.
— Рита? — чуть удивленно спросил Илья, но я чувствовала, что удивление это было наигранным. Чего еще он мог ожидать после своего странного поступка?
Я взяла себя
— Привет, — и с каждым словом мне было все легче говорить. Я ж теперь не испуганная Маргарита, которая глаз на него не могла поднять. Я стерва, которая наорала на любовника, когда он накосячил. И выгнала через пару месяцев, как и декларировала при первой встрече. — Скажи, пожалуйста, что за ерунда с моими работами на выставке? Ты зачем их купил? Не хотел, чтобы я там была, можно было просто сказать.
— Не хотел, чтобы ты была? — вот теперь он реально удивился. — Нет, не в этом дело. Как ты могла подумать?
— Ну откуда мне знать твои мотивы. Они всегда очень странные, — хмыкнула я.
— Что ж в них странного…
— Соболев, не начинай! Можешь просто сказать, зачем тебе понадобились покупать мои работы?
— Просто так. Для себя.
— Женские украшения? Прям для себя-себя или подарить кому? — я вдруг представила, как мою парижскую лаванду будет носить какая-нибудь любовница Соболева — а то и жена! — и захотелось выцарапать ей глаза.
Открыла ноутбук и решительно отменила его заказ. На всякий случай выставила статус «не для продажи, только демонстрация».
Обойдется.
— Нет… — он рассмеялся, но как-то грустно. — Просто вспомнил сегодня про выставку, открыл каталог, а там твое «Первое утро». И оно знаешь… такое — твое… Как будто ты встала позади, обняла меня за шею и тихо-тихо дышишь на ухо. А я так по тебе соскучился…
Я прикрыла глаза. И молчала. Он тоже помолчал, но продолжил все равно:
— И решил, что я хочу, чтобы у меня были эти бусинки, которые ты делала еще когда у нас все было хорошо. Из сентиментальных, знаешь, побуждений. Так что ничего криминального, Рит, честно.
Это было так мучительно и нежно…
Слишком.
Настолько, что, наложившись на мою мучительную боль, просто перегрузило нафиг все электрические сети организма.
Человек, который так пафосно вещал о нелюбви к манипуляциям, именно ими сейчас и занимается. Нагло и беззастенчиво лупит по всем эмоциональным кнопкам без разбора.
Предохранители просто перегорели — я вдруг почувствовала вместо боли и трепета — раздражение.
— Рит… — снова помолчав, сказал Илья. — Ты уже отошла? Поговорим?
Вовремя, похоже, перегорели.
— Соболев, — в тон ему ответила я. — Ты уже изобрел машину времени?
— Зачем?
— Чтобы вернуться на несколько месяцев назад и рассказать мне про сына раньше. Или на много лет назад и надеть презерватив!
Он тяжело и долго выдохнул в телефонную трубку.
— Послушай, я понял, что накосячил, но машины времени у меня и правда нет, а сын есть. За три года он стал по-настоящему моим сыном, хотя это и были очень тяжелые три года. Отказываться от него я не собираюсь, я и так пропустил большую часть его жизни. Не по своей вине, но… это не тот выбор, который я готов делать.