Одолень-трава

Шуртаков Семён Иванович

— Но ведь, — на этот раз не выдержал Николай Сергеевич, — от национальной гордости недалеко и до…

— Договаривайте, договаривайте, — поторопил Викентий Викентьевич, — до шовинизма? Так вы хотели сказать?

— Примерно, — уклонился Николай Сергеевич от определенного ответа.

— Вот-вот, пугаем себя этим жупелом, а в результате русские разучились петь свои русские песни. Мне приходилось слышать, как прекрасно поют свои народные песни украинцы, эстонцы, грузины, молдаване, чуваши. Русские песни можно слышать только со сцены… Даже в том, что русский сказал про себя, что он —

русский, и то нам уже мерещится великодержавный шовинизм. Вы, поди, слышали, что произошло на дне рождения у Боба Навроцкого?

Как не слышать! Николай Сергеевич сам об этом хотел поговорить с Викентием Викентьевичем, да не знал, как начать.

— Да, неприятная история. Только я что-то не пойму, зачем из мухи слона сделали, и, говорят, парня чуть ли не из института исключать собираются.

— Не собираются — считай, исключили. — Викентий Викентьевич разом потускнел, и голос у него стал сухим, жестким. — Маша, к которой дочь пошла, однокурсница парня. Так вон, она говорит, что нынче заседало факультетское бюро и большинством в один голос высказалось за исключение.

— За исключение?! — как эхо, повторил Николай Сергеевич.

Новость его ошеломила. Хоть он и сказал: чуть не исключать собираются — всерьез об исключении и думать не думал. Обыкновенного выговора Дементию за его не такой уж криминальный проступок было более чем достаточно.

— За какие-то пустяки…

— Позвольте, позвольте, — на сей раз без всякой учтивости перебил его Викентий Викентьевич, — какие же это пустяки?

— Ну, повздорили молодые люди, да к тому же в подпитии, ну, произошла у них какая-то стычка, пусть даже небольшая драка, — эка беда!

— Не было никакой драки! — с непонятной горячностью воскликнул Викентий Викентьевич. — Разговор у них был, а в конце разговора парень своему собеседнику или там оппоненту деревянное блюдо из-под салата на голову надел, — тут он невольно, как бы против желания, улыбнулся, должно быть представив соответствующую картину. — Строго говоря, блюдо с салатом нельзя считать серьезным аргументом в споре. И вообще подобная форма защиты своей точки зрения чести парню не делает…

— А если никакой драки не было, а был только диспут да это салатное надевание — тем более.

— Да вы что, Николай Сергеевич, не в курсе дела, что ли? Разве за это, за такие — вы правильно сказали — пустяки парня исключают?

— А за что же? — в полном недоумении развел руками Николай Сергеевич.

— За шо-ви-низм! — четко, раздельно произнес Викентий Викентьевич и опять потух, помрачнел.

— Час от часу не легче!

Николай Сергеевич окончательно был сбит с толку. Выходит, он и в самом деле не в курсе дела, выходит, Вадим ему не все рассказал про тот вечер. Вчера звонил сам Дементий («Чуть не исключают» — это его слова). Только много ли узнаешь из телефонного разговора?

Должно быть, заметив его смятенное состояние, Викентий Викентьевич, не ожидая вопросов, начал объяснять:

— Разговор шел о современной живописи, и парень сказал что-то такое о следовании национальным традициям, но высказал свою мысль не очень умело, какую-то фразу начал словами «Я русский…», а закончить не успел, его дружно осмеяли, парень

завелся и… и пустил в ход хохломскую салатницу… Одним из его оппонентов оказался студент нашего же института, этакий шустряк с бакенбардами. Он и донес по начальству. Студент — не дурак: скажи он, что кто-то кому-то в застолье в качестве головного убора водрузил на макушку салатницу — посмеялись бы над пострадавшим и делу конец. А пришить парню национализм-шовинизм — это уже не шутки, тут не до смеха. И, как теперь видно, не промахнулся, на такую наживку клюнули сразу.

— Но ведь кроме того, что он сказал «я — русский», ничего другого не было, где основания для такого обвинения?

— Как видите, дорогой Николай Сергеевич, и одной этой, даже неоконченной, фразы оказалось достаточно, чтобы за нее зацепиться… Ну, формулировка, понятное дело, другая; какой дурак будет писать: за то, что назвал себя русским… Формулировка иносказательная: за публичные высказывания, проникнутые духом национализма и великодержавного шовинизма… Что же до оснований — так ли уж трудно их присочинить!

— То есть? — не понял Николай Сергеевич.

— Когда парень сказал: «Я русский…», бакенбардник его тут же перебил: «Ну и что?» — «А ничего», — ответил парень. «А ничего — так и помалкивай…». Нет, он сказал как-то по-другому: кажется, не высовывайся, но смысл, насколько я понимаю, один и тот же…

— И, насколько я понимаю, тут и зацепиться-то не за что!

— Верно. И студент, должно быть, не хуже нас с вами это понимал. Потому-то в его пересказе очень важное «А ничего» оказалось пропущенным, а свое «помалкивай», или как там, он приписал оппоненту. И что получилось? А получилось, по его версии, что вместо безобидного «А ничего» парень будто бы высокомерно — «великодержавно» — отрезал: «А ты вообще заткнись!» Когда же, мол, я и после этого не «заткнулся», а сидевший рядом друг стал за меня заступаться, рассвирепевший парень за отсутствием других аргументов нахлобучил на того салатницу… Ну как, теперь есть за что зацепиться?

— Но это же поклеп, провокация! — запоздало возмутился Николай Сергеевич.

— Безусловно, — подтвердил Викентий Викентьевич, — но как докажешь, если с этой стороны — один, а с той — целая компания, и вся она охотно, в один голос, подтверждает сию версию? Как видите, при такой ситуации из мухи сделать слона очень даже просто… И я хорошо понимаю тех, кто занимался разбором этого дела, понимаю, в какое тяжелое положение поставил их студент своим заявлением, подкрепленным дружными свидетельскими показаниями. Попробуй отмахнись, не дай ему хода — чего доброго, самого обвинят в попустительстве…

— Ловко сработано, ничего не скажешь!

— Ко всему прочему один из членов бюро — закадычный дружок этого студента, и легко представить, с каким энтузиазмом он ратовал за самое строгое наказание.

— А ведь я, признаться, хотел вас попросить заступиться за парня, — вот только когда сказал Николай Сергеевич то, с чем шел сюда.

— Вы что, его знаете? — быстро спросил и внимательно, заинтересованно поглядел на него Викентий Викентьевич.

— Это сын моего товарища по флоту… Погиб на Курилах, — глухо ответил Николай Сергеевич.