Одолень-трава

Шуртаков Семён Иванович

Чудесная мозаика тоже хранила какую-то древнюю тайну. Что хотел сказать художник своей картиной? Может, хотел показать гармонию единения человека с матерью-природой? И тогда она не упрек ли, не урок ли нам, свирепо и беспощадно «покоряющим» свою родную и перед лицом могучей техники беззащитную мать?

А может, художник своим «Дионисом» хотел еще раз воспеть красоту человека, твердо веруя, что человек — мера всех вещей, как и мера всей земной красоты? Что ж, такое напоминание современному искусству Европы, заменившему человека цветовым пятном или лишенной смысла линией,

тоже, наверное, не будет отвлеченным или «музейным», не имеющим точек соприкосновения с нашим временем…

Солунские братья Кирилл и Мефодий в середине IX века, по случаю принятия южными славянами христианства, создали славянскую азбуку и сделали первые переводы греческих книг. Собственно, с этих просвещенных монахов берет начало и наша письменность, хотя пришла она на Русь позднее. И Викентию Викентьевичу хотелось найти в нынешней Солуни — Салониках — какие-то следы, какую-то память о знаменитых братьях. Увы, ни следов, ни памяти. То есть вообще-то местным историкам, разумеется, были известны имена создателей славянской азбуки. Но большого интереса, похоже, и раньше к ним не проявлялось, а в наше время и подавно: знамениты они для нас, а не для соотечественников. Слишком много Древняя Греция дала соседним народам, чтобы нынешние ее жители помнили все ее благодеяния. Пусть это знают и помнят те народы, которые на протяжении веков и веков питались живительными соками ее культуры!

При общении с греческими коллегами Викентию Викентьевичу нет-нет да приходило на ум: каково-то им! Какой тяжелый груз великих предков лежит на их плечах!

Да, каждому приехавшему в Элладу хорошо известно, что нынешние греки к тем, древним, имеют весьма и весьма отдаленное отношение. Они даже говорят уже на другом языке. В театре Ирода Аттика, что вырублен в склоне Афинского Акрополя, идут комедии Аристофана. Идут, как они шли двадцать пять веков назад, и на том же языке, на каком были тогда написаны. Нынешнему греку язык этот не понятен, ему, как и любому иностранцу, требуется перевод. И неудивительно: нашему «Слову» всего-то каких-нибудь восемьсот лет, и то мы читаем его в переводе…

Да, каждому известно, что нынешние греки — это не те греки. И все же… И все же, когда ты ходишь по земле, той самой, на которой жили Гомер и Эсхил, Сократ и Аристотель, Перикл и Фидий, когда ты бываешь в городах, которые, как две тысячи лет назад, назывались Афинами, Коринфом, Дельфами, так называются и по сей день, когда разговариваешь с жителями этой страны, которые зовутся тоже ведь не как-то иначе, а греками, трудно, очень трудно свыкнуться с мыслью, что они имеют лишь отдаленное, не прямое, а уже вроде бы косвенное — вон какая толща веков! — отношение к тем славным на весь мир древним грекам.

Наше время — время торжества техники. Богатство, слава, престиж той или другой державы определяются не ее вкладом в сокровищницу человеческого духа, а количеством условных лошадиных — на самом-то деле не лошадиных, а все тех же машинных — сил на душу населения. И по этим мировым машинным гостам Греция — бедная, отсталая, третьестепенная страна. Разве что дороги хорошие, так и те построены на займы, полученные из страны, история

которой насчитывает не два или три тысячелетия, а всего двести — триста лет…

Каково, каково потомкам некогда величайшей державы мира сознавать это!.. Оказывается, не так уж обязательно иметь славную историю и высокое искусство. Гораздо важнее иметь на среднестатистическую душу много машин, заключающих в себе много лошадиных сил!

4

Накануне отъезда из Афин участников симпозиума угощали ужином в «Таверне богов» близ Акрополя. Правда, ни нектара, ни амброзии — этой пищи олимпийских небожителей — в меню таверны не значилось, но ужин был вкусным и вечер прошел на славу.

В Салониках, в последний день пребывания гостей, хозяева дали прощальный ужин в загородном ресторане на берегу моря.

Внутренняя планировка ресторана напоминала городскую усадьбу древнего грека — замкнутый четырехугольник с просторным двором под открытым небом в середине. Во дворе росли пальмы, агавы и другие столь же экзотические растения, по трем сторонам его уютно располагались полуосвещенные столы, четвертую занимал оркестр.

За время заседаний и поездок по стране ученые не только плохо ли, хорошо ли познакомились друг с другом, но кое-кто успел и подружиться. Потому на прощальном банкете рассаживались не как попало, а с выбором соседей по своему усмотрению.

Викентий Викентьевич сидел с давним другарем — болгарином из Велико-Тырнова, и новым знакомым — немцем из Веймара. Болгарин прекрасно говорил по-русски, так что при знании Викентием Викентьевичем немецкого они имели возможность беседовать не только о том, чем их угощали и какая прекрасная погода радовала их в тот прощальный вечер.

Викентий Викентьевич предложил своим знакомцам нечто вроде анкеты. Она состояла всего лишь из одного вопроса: ваше отношение к грекам.

— К каким? — уточнил вопрос болгарин.

— Да, да, я это как-то упустил из виду, — согласился Викентий Викентьевич. — Речь не о древних, а о нынешних греках.

Болгарин немного подумал и ответил:

— Они мои соседи и мне нравятся. Я их люблю.

А немецкий историк сказал:

— Мне их жалко.

Настал черед Викентия Викентьевича. Оказалось, придумать вопрос легче, чем на него ответить.

— Я их тоже люблю и вместе… нет, не то что жалко… мне за них обидно. Некоторые, так называемые великие, по нынешним меркам, державы поглядывают на них с высоты своих денежных мешков этак пренебрежительно: нефти страна не имеет, золотом и алмазами тоже не богата, разве что под военно-морские базы может сгодиться…

— Наш коллега из Штатов говорил, что воспринимает Грецию как музей под открытым небом, — как бы продолжил мысль Викентия Викентьевича болгарин. — Непонятно, зачем устраивать в музее военную базу?

— Да и потом, если музей, не логичнее ли было бы те миллионы, что тратятся на базы, направить на поддержание музейных экспонатов, тем более что они — тот же Парфенон — и в самом деле находятся под открытым небом?!

— Базы и музеи идут по разным статьям бюджета! — грустно усмехнулся немецкий ученый.