Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Шрифт:
— Не может быть, — говорили между собою старые солдаты, — чтобы один татарский отряд мог учинить столько пожаров; наверное, это приближается Хмельницкий с казаками и всею ордой.
Гетмана ждали в эту ночь. Солдаты все до единого были на конях, народ усыпал крыши и башни. Все сердца бились неспокойно. Женщины рыдали в костелах, простирая руки к Святым Дарам. Тревожное ожидание тяготело над всем городом, крепостью и лагерем.
Но ждать пришлось недолго. Ночь еще не наступила, как на горизонте показались первые шеренги татар и казаков, за ними другие, третьи, десятые, сотые, тысячные. Можно было подумать, что это все леса сорвались со своих корней и идут на
— Видите костры? — шептали солдаты. — Они тянутся дальше, чем конь может проскакать без остановок.
— Иисус, Мария! — сказал Заглоба Скшетускому. — Вы знаете, что у меня сердце льва, что я не ведаю страха, но все-таки желал бы, чтоб их до утра черти прибрали. Ей-Богу, их уж чересчур много. И в долине Иосафата, пожалуй, такой толкотни не было. Скажите, пожалуйста, чего нужно этим злодеям? Чего всякий дурак не сидит дома, не справляет спокойно барщины? Чем мы виноваты, что нас Господь Бог сотворил панами, а их мужиками и приказал повиноваться нам? Тьфу! Меня злоба разбирает! Кроткий я человек, на все уступки согласный, но для них было бы лучше не доводить меня до каленья. Слишком много дали им воли, слишком много хлеба, вот они и расплодились, как мыши на гумне, а теперь аж на котов кидаются. Погодите ужо! Тут есть один коток, который прозывается князем Еремией, и другой, которого зовут Заглоба! Как вы думаете, пойдут они на переговоры? Если бы они изъявили покорность, то ведь можно было бы даровать им жизнь, а? Одно меня лишает покоя: достаточно ли в лагере провианта? А, черт возьми! Посмотрите: одни огни за теми огнями и дальше… все огни! Ах, чума бы на вас напала!
— Что вы тут толкуете о переговорах, — сказал Скшетуский, — если они думают, что мы находимся в их руках и завтра они возьмут нас?
— Но ведь не возьмут? Нет?
— Все в Божией власти. Во всяком случае, если здесь князь, им недешево это достанется.
— Как вы меня утешили. Мне вовсе нет дела, дешево или дорого, мне нужно, чтобы мы им совсем не доставались.
— Для настоящего солдата большая честь — сознание, что он не зря отдает свою жизнь.
— Верно, верно… Провалиться бы им всем вместе с вашим утешением!
К беседующим подошли пан Подбипента и Володыевский.
— Говорят, ордынцев и казаков полмиллиона, — сказал литвин.
— Чтоб язык у вас отсох! — воскликнул Заглоба. — Хороша новость!
— При штурмах их легче бить, чем в поле, — кротко заметил пан Лонгинус.
— Коль скоро наш князь и Хмельницкий столкнулись, — сказал пан Михал, — то и говорить нечего о мирных переговорах. Или пан, или пропал! Завтра будет решительный день!
И он весело потер руки.
Маленький рыцарь был прав. За время этой долгой войны два льва еще не становились друг против друга. Один громил гетманов и вождей, другой — атаманов казацких, за тем и за другим следом шла победа, тот и другой были грозою неприятелю, но только теперь должно было решиться, на чью сторону при прямом столкновении склонится победа. Вишневецкий смотрел с окопов на сонмища татар и казаков, тщетно стараясь объять их взглядом, Хмельницкий поглядывал на замок и лагерь и думал про себя: "Там самый страшный враг мой; если одолею его, кто станет сопротивляться мне?".
Легко было догадаться, что битва меж двумя этими полководцами будет долгая и ожесточенная,
Таково было соотношение борющихся сил… горсть против тысяч, островок в сравнении с морем! Неудивительно, что не одно сердце билось тревогой и что не только этот город, но и вся республика смотрели на одинокий лагерь, окруженный тучами диких воинов, как на могилу рыцарей и великого их вождя.
Так же думал и Хмельницкий, потому что, едва костры хорошенько разгорелись в его обозе, перед крепостью появился парламентер-казак с белым знаменем.
Стража вышла и тотчас схватила его.
— От гетмана к князю Ереме, — сказал он.
Князь еще не слезал с коня и со спокойным лицом стоял на валу. Зарево отражалось в его глазах и розовыми бликами освещало его ввалившиеся щеки. Казак почувствовал некоторую робость несмотря на то, что был старым степным волком.
— Кто ты? — спросил князь-воевода, вперившись в него своим спокойным взором.
— Я сотник Сокол… от гетмана.
— С чем ты пришел?
Сотник начал отвешивать поклоны.
— Смилуйся, владыка! Что мне приказали, то я и должен сказать; я не виноват!
— Говори смело.
— Гетман приказал мне сказать, что прибыл в гости и завтра навестит вас в замке в Збараже.
— Скажи ему, что не завтра, а сегодня я даю пир в замке! — ответил князь.
Спустя час раздались салютные выстрелы пушек, радостные крики, и все окна замка осветились.
Хан, услыхав пиршественные звуки, вышел из палатки в сопровождении брата Нуреддина, султана Галги, Тугай-бея и множества мурз, а потом послал за Хмельницким.
Гетман, слегка подвыпивший, явился тотчас же и, отвешивая поклоны и прикладывая руку ко лбу, бороде и груди, ожидал вопроса.
Хан долгое время глядел на замок, издали похожий на гигантский фонарь, и слегка покачивал головой, наконец, пригладив рукою редкую бороду, спросил, указывая на светящиеся окна:
— Гетман запорожский, что там такое?
— Могущественнейший царь! — ответил Хмельницкий. — То князь Еремия пирует.
Хан задумался.
— Пирует?
— То завтрашние покойники веселятся сегодня, — ответил Хмельницкий.
С валов послышались новые выстрелы, загремели трубы, и разноголосые восклицания дошли до священных ушей хана.
— Нет Бога, кроме Аллаха, — пробормотал он, — львиное сердце в груди у этого гяура.
И, помолчав немного, прибавил:
— Я бы предпочел быть с ним, а не с тобою. Хмельницкий задрожал. Дорого оплачивал он дружбу татар и
до сих пор еще не был уверен в своем страшном союзнике. Один жест хана — и все орды могли обратиться против казачества, которое тогда неминуемо бы погибло. Хмельницкий знал еще и то, что хан помогал ему единственно из-за добычи, даров, пленников и, почитая себя за настоящего монарха, в глубине души стыдился помогать бунтовщикам против короля, становиться на стороне какого-то "Хмеля" против Вишневецкого.