Огненный крест. Книги 1 и 2
Шрифт:
— Она не вернется, — сказала я. Насколько я не была уверена во всем остальном, в этом отношении я говорила правду. Куда бы Фанни Бердсли не отправилась — и почему — она ушла навсегда.
— Даже если она обвинит тебя, — продолжила я, отодвигая воспоминания о заснеженном лесе и свертке возле потухшего костра, — я тоже была там. Я могу рассказать, что случилось.
— Если тебе позволят, — согласился Джейми. — Но, скорее всего, тебе не разрешат. Ты замужняя женщина, сассенах. Ты не можешь свидетельствовать в суде, даже если бы ты не была моей женой.
Это замечание заставило
— Проклятие! — с чувством произнесла я, и Джейми тихо рассмеялся, потом закашлялся.
Я фыркнула, выпустив довольно большое облако белого пара. На мгновение мне стало жаль, что я не дракон, было бы чрезвычайно приятно выдохнуть огонь и серу на некоторых людей, начиная с Фанни Бердсли. Вместо этого я вздохнула, и мое белое бессильное дыхание исчезло в полусумраке пристройки.
— Понятно, почему ты назвал дело «не простым», — сказала я.
— Да, но я не сказал, что оно невозможно.
Он поднял мое лицо, обхватив мой подбородок своей большей холодной рукой. Его глаза, темные и напряженные, смотрели в мои.
— Если ты хочешь ребенка, Клэр, то я возьму его и справлюсь со всем, что за этим последует.
Если я хочу ее. Внезапно я ощутила вес ребенка, спящего под моей грудью. Я забыла лихорадку материнства, отодвинула память о восторге, панике, усталости, возбуждении. Но появление Германа, Джемми и Джоан ярко напомнили мне об этих чувствах.
— Один последний вопрос, — сказала я, беря его руку и переплетаясь с ней пальцами. — Отец ребенка не был белым. Что это может значить для нее?
Я знала, что это будет значить в Бостоне 1960-х годов, но это было другое место и другое время, и хотя здесь и сейчас общество было более суровым и менее просвещенным, чем там, откуда я прибыла, оно отличалось значительной терпимостью.
Джейми задумался, выбивая негнущимися пальцами правой руки тихий ритм по бочонку с соленой свининой.
— Я думаю, все будет в порядке, — сказал он, наконец. — Нет никакой опасности, что ее обратят в рабство. Даже если можно будет доказать, что ее отец был рабом — а таких доказательств нет — ребенок приобретает статус матери. Ребенок, рожденный свободной матерью, свободен, ребенок, рожденный рабыней — раб. И какой бы не была эта женщина, она не была рабыней.
— Официально, по крайней мере, — сказала я, вспомнив об отметках на косяке двери. — Но не касаясь вопроса рабства…?
Джейми вздохнул и выпрямился.
— Я думаю, нет, — сказал он. — Не здесь. В Чарльстоне, да, это имело бы значение, по крайней мере, если бы ей пришлось вращаться в обществе. Но не в этой глуши.
Он пожал плечами. Действительно, возле Линии соглашения имелось много детей от смешанных браков. Для поселенцев было обычным делом брать жен из племен чероки. Более редко встречались дети от связи между белыми и черными людьми, но их было
Маленькой мисс Бердсли не придется вращаться в обществе, по крайней мере, если мы оставим ее Браунам. Здесь ее состояние имело бы гораздо большее значение, чем цвет ее кожи. С нами ей в этом плане будет труднее, поскольку Джейми был — и всегда будет — несмотря на нехватку средств, светским человеком, джентльменом.
— Вообще-то это не последний вопрос, — сказала я, приложив его холодную руку к моей щеке. — Последний вопрос — почему ты предложил мне это?
— О, я просто подумал… — он опустил руку и отвел взгляд, — о том, что ты говорила, когда мы вернулись домой со сбора. Что ты могла выбрать бесплодие, но не сделала это из-за меня. Я подумал… — он снова замолчал и сильно потер согнутым пальцем вдоль носа. Он глубоко вздохнул и начал снова.
— Я не хочу, — сказал он твердо, обращаясь к воздуху перед собой, как если бы стоял перед судом, — чтобы ты рожала ребенка ради меня. Я не могу рисковать тобой, сассенах, — его голос внезапно стал хриплым, — даже ради дюжины детей. У меня есть дочери и сыновья, племянники и племянницы, внуки, у меня достаточно детей.
Теперь он взглянул на меня и мягко произнес:
— Но у меня нет жизни, кроме тебя, Клэр.
Он громко сглотнул и продолжил, не спуская с меня глаз.
— Но я подумал… если ты хочешь еще одного ребенка, возможно, я смогу дать его тебе.
Слезы навернулись мне на глаза. В пристройке было холодно, и наши пальцы занемели от стужи. Я сильно сжала его руку.
Пока мы разговаривали, мой мозг работал, просчитывая возможности, оценивая трудности и мечтая о счастье. Но мне не нужно было думать об этом — решение принято. Ребенок был искушением, как для плоти, так и для духа; я знала блаженство неограниченного единения, так же как и сладостно-горькую радость от осознания того, что это единение исчезает, когда ребенок познает себя и отдаляется, становясь личностью.
Но я уже пересекла некую тонкую грань. Было ли это от того, что мой лимит материнства, отпущенный природой, исчерпан, или от того, что я знала, что мои обязательства лежат в иной сфере… но мое материнское чувство было удовлетворено, мой материнский долг исполнен.
Я уткнулась лбом в его грудь и произнесла в ткань, закрывающую его сердце:
— Нет. Но Джейми… я так тебя люблю.
Мы какое-то время стояли, обнявшись и слушая шум голосов в доме за стеной, и молчали, ощущая покой и удовлетворение. Мы были совершенно измотаны, но нам не хотелось покидать мирную атмосферу нашего простого убежища.
— Нам нужно пойти в дом, — пробормотала я, наконец, — а то мы упадем прямо здесь, и нас найдут утром вместе с окороками.
Слабый хрип смеха сотряс его грудь, но прежде чем он мог ответить, на нас упала тень. В дверях пристройки кто-то стоял, перекрывая лунный свет.
Джейми резко поднял голову, руки на моих плечах напряглись, но потом ослабли, позволив мне отстраниться и обернуться.
— Мортон, — произнес Джейми многострадальным голосом, — что, во имя Христа, ты здесь делаешь?