Огненный крест. Книги 1 и 2
Шрифт:
— Для этого есть Бог. Беспокойство не поможет, но молитвы могут помочь. Иногда, — добавил он честно.
— Да, — произнесла она, притворяясь спокойной, — но если…
— И если бы она не вернулась ко мне, — прервал он ее твердо, — если бы ты не появилась, если бы я никогда не узнал или узнал бы наверняка, что вы обе мертвы… — он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и я почувствовала, как он пошевелился, убрав руку с моих волос и протянув другую, чтобы коснуться ее. — Тогда я все равно бы жил, nighean, и делал то, что нужно. Ты тоже.
Глава 82
Темное
Роджер обливался потом, с трудом пробираясь сквозь дерби ликвидамбра и болотного дуба. Он находился где-то рядом с водой; он еще не мог слышать ее шум, но ощущал свежий смолистый запах какого-то растения, которое обычно росло по берегам рек. Он не знал, как оно называется, но он узнал запах.
Ремешок его походного мешка зацепился за сук, и он дернул его, вызвав небольшой дождь из желтых листьев, которые запорхали вокруг него, как бабочки. Он был рад воде и не только оттого, что испытывал жажду. Хотя ночи были холодные, днем было достаточно жарко, и он опустошил флягу еще до полудня.
Однако больше, чем воды, он жаждал открытого пространства. Здесь в долине заросли кизила и магнолии были так обильны, что он едва видел небо, а там где солнце пробивалось сквозь листву, густая трава достигала колен, и колючие листья падуба цеплялись за одежду и волосы.
Он ехал на муле Кларенсе, который больше подходил для дикой местности, чем лошади, но некоторые места даже для него были непроходимы. Он оставил спутанного мула вместе со скаткой и седельными сумками на возвышенности и стал пробираться сквозь кусты, чтобы достигнуть следующего пункта для измерения.
Каролинка, громко хлопая крыльями, вылетела из ближнего куста и заставила его сердце практически остановиться. Он застыл на месте с отдающимися в ушах ударами сердца. На ветках сидела орда маленьких длиннохвостых попугаев, громко чирикая и разглядывая его с дружелюбным любопытством. Потом что-то их спугнуло, и они взлетели, как яркие стрелы, исчезнув среди деревьев.
Было жарко; он снял сюртук и обвязал его за рукава вокруг талии, потом вытер лицо рукавом рубашки и продолжил продираться сквозь поросль. Астролябия на ремешке болталась на его шее. С вершины горы он смог рассмотреть укутанные туманом долины и покрытые лесом горные хребты и получил удовольствие от мысли, что это принадлежит ему. Здесь же внизу в борьбе с плетями дикого винограда, куртинами лисохвоста и бамбукообразными зарослями тростника, возвышающимися над его головой, мысль о владении показалась ему смешной — кому нужно это гребаное дикое болото?
Единственное, к чему он стремился — это поскорее провести измерения и вернуться на возвышенность. Даже под сенью гигантских деревьев девственного леса для человека было достаточно воздуха. Огромные ветви тюльпанных деревьев и каштанов образовывали навес, который плохо пропускал солнечные лучи, так что лишь небольшие растения: маленькие дикие цветы, орхидеи и триллиумы — могли расти под ними, а опавшие листья образовывали толстый упругий матрац, в который ноги погружались на несколько дюймов.
Невозможно было представить, что это место может измениться,
Однако абсолютная дикость местности приносила ему своеобразное успокоение. Среди гигантских деревьев и разгула дикой природы он нашел покой, отдохновение от запруды несказанных слов в голове, от молчаливого беспокойства в глазах Брианны, от оценивающих взглядов Джейми, не осуждающих, но висящих, как Дамоклов меч, над душой. Отдохновение от жалостливых и любопытных взглядов, от постоянных усилий, которые требуются, чтобы говорить, от памяти о способности петь.
Он скучал по ним всем, особенно по Бри и Джему. Он редко видел связные сны в отличие от Бри — что она сейчас пишет в своем дневнике? — но сегодня утром он проснулся от яркого ощущения, что Джем ползает по нему, как он обычно любил делать, с любопытством тыча пальцами ему в лицо, исследуя глаза, уши, нос и рот, словно ища потерянные слова.
Он совсем не говорил в первые несколько дней своей экспедиции, испытывая сильное облегчения от того, что не обязан это делать. Теперь он начал говорить снова, и хотя хриплые искореженные звуки, вылетающие из его горла, ему не нравились, его это не волновало, так как его все равно никто не слышал.
До него донеслось бульканье воды, и он, прорвавшись сквозь стену молодых деревцев ивы, увидел ручей с мерцающей от солнца водой. Встав на колени, он попил и умыл лицо, потом выбрал место на берегу, с которого можно было проводить измерения. Он достал толстый журнал, чернила и перо из висящей на плече кожаной сумки и вытащил из-под рубашки астролябию.
В его голове зазвучала песня. Песни прокрадывались туда, когда он терял бдительность, и их мелодии звучали в его внутреннем ухе, как сирены на скалах, готовых разнести его на куски.
Но не эта. Он улыбнулся, прицеливаясь сквозь меридиан астролябии на дерево на противоположном берегу. Это была детская песенка-считалка, которую Бри пела Джемми. Одна из тех ужасных песен, от которых, если они попали в голову, невозможно было избавиться. Когда он сделал измерения и записал их в журнал, он уже тихо напевал, игнорируя резкие немелодичные звуки.
— …му-равьи мар-шируют один за дру-гим…
«Пять тысяч акров. Что, черт возьми, он должен с ними делать?»
— Вниз на землю… прочь от дождя та-та-та-та…
Я поняла, почему мое присутствие было так важно для Цацави, сразу же, как узнала название деревни — Калануи или Воронья деревня. Я не видела воронов по дороге, но слышала хриплый крик одного из них с дерева.
Деревня располагалась в очаровательном месте, в узкой долине у подножия горы, и была окружена небольшими полями и садами. Вдоль долины бежала небольшая речка, которая после небольшого водопада исчезала в зарослях тростника, сияющего пыльным золотом в солнечном свете начала дня.