Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Возвращаясь в избу, Дарья заметила сыну:
— Справная у Антипа жена. Он грубый и занозистый, а она добрая и покладистая. Я рада, что она поправилась… А какую он привёз-то её. Батюшки вы мои! — Она вздохнула.
Маркел с Прасковьей были рады скорому возврашению Антипа и Василисы. А увидев, что Василиса совсем поправилась и стала прежняя, и вовсе приезд посчитали праздником. Они не знали, куда их усадить, чем угостить, несмотря на поздний час.
— Вы, наверное, голоднющие, — приговаривала Прасковья, суетясь возле печки и стола. — Сейчас мы это дело поправим…
И продолжала хлопотать. Поставила самовар, сварила яиц, Маркел принёс из погреба топлёного молока
Было много разговоров про болотного старца. На расспросы больше отвечала Василиса. Антип иногда вставлял слово-два, а остальное время сидел молча, погружённый в свои мысли.
— Ты квелый сегодня какой-то, — заметила Прасковья, внимательно воззрившись на сына. — Нешто заболел?..
— Не мели попусту, — грубо оветил Антип. — После тяжёлой дороги да рюмки разморило. Вы тут уж… а я пойду… прилягу, устал…
— Не в себе он, — вздохнула Прасковья, наливая из самовара в чашку чаю. — Грызёт его что-то…
Василиса посмотрела на свекровь, вздохнула, но ничего не ответила.
Глава восьмая
Исповедь Прасковьи
Этим же летом, в жаркий июльский день, Маркел, собиравшийся поправить протекающую на мельнице крышу, будучи выпивши, упал с высоченной лестницы и, провалявшись, стеная и охая всю ночь на постели, к утру умер.
Прасковья тяжело переживала кончину мужа. Ей нездоровилось. Как-то мыла полы, окна были распахнуты настежь, гулял ветер. Она, видно, простыла. Её колотил озноб, она надрывно кашляла. Василиса поила её разным питьём, настоянным на травах и Прасковья вскоре встала на ноги. Вроде бы налаживалась прежняя жизнь, только без хозяина мельницы. Однако Прасковья была не прежняя. Какие-то думы бередили её сердце. Выполняя какую-либо работу, она могла застыть столбом, с тряпкой или ухватом в руке и стоять так несколько минут, глядя перед собой невидящим взглядом. Говорила, что сильно болит голова и перед глазами плавают радужные круги.
Как-то пошла, как обычно поить скотину, но на мостках споткнулась о порог и упала. Не стала владать правая рука и заплетался язык. До города было далеко, и Антип на лошади поехал в Спасское-на-Броду, где жил на даче уездный доктор. Он осмотрел Прасковью, но утешительного ничего не сказал. Сказал, что нужен уход, и она возможно скоро отойдёт, но это дело долгое, может случиться и второй удар.
Прасковья отошла, стала подыматься с постели и даже пыталась выполнять кое-какую домашнюю работу, приволакивая ногу. Этому противилась Василиса, жалея свекровь, Но та не слушала её. Потом опять упала и больше не вставала с постели. На теле — пятках, предплечьях, в других местах образовались чёрные пятна — пролежни. Дни её были сочтены, но только было неизвестно, когда это произойдёт. Иногда она впадала в забытьё, иногда приходили минуты просветления, и она могла говорить заплетающимся языком, большей частью непонятно, но Антип, уже привыкший к разговору матери, смысл улавливал.
Антип ждал её кончины. Он и раньше покуривал, а после смерти отца стал курить по-чёрному. В огороде рос самосад. Он срезал ветви и листья, сушил их, делал самокрутки и вдыхал в лёгкие едкий дым, считая, что этим отвлекает себя от горьких мыслей.
Василиса и прежде со свекровью ладила,
— Что же мы будем делать одни на мельнице, Антипушка. Как мы будем жить без родителей.
— Бог поможет, — отвечал Антип, в душе думая, что на Бога надейся, а сам не плошай. Он и сам не представлял, как будут жить, когда останутся одни. Вот отец ушёл, теперь мать готовится.
Однажды дело было к вечеру, Антипа во дворе окликнула Василиса и сказала, что мать требует его к себе, желая что-то сказать.
Он выплюнул цигарку, пришёл в комнату — полутёмную каморку: окна были полузанавешены, но даже в полумраке заметил, какие изменения произошли с матерью. Она лежала полувысохшая, повязанная белым платочком, из-под которого выбивались спутанные седые пряди, нос заострился, обозначив горбинку, рот провалился и только глаза ещё жили в омертвелом теле. Она поправляла рукой складки на одеяле и перебирала их мелкими движениями и всё не могла собрать и расправить. Другая рука неподвижно лежала поверх одеяла.
Антип сел в изголовье и взял руку матери в свою. Рука была чуть тёплая, но ощущал Антип, что уже нет внутренней живительной силы, которая наполняет организм жизнью.
Прасковья пошевелила губами. Василиса, бывшая рядом, сообразила и дала попить из чайника воды. В горле Прасковьи хрипнуло, она отхаркала скопившуюся слизь и сказала. Голос был слабый, но слова она произнесла отчётливо.
— Антип, слушай меня. Сядь поближе, чтобы лучше слышать. — Она передохнула, глядя, как Антип устраивается на скамеечке возле постели, облизала сохнувшие губы и продолжала: — Видно, смертушка пришла за мной, теперь не отвертишься, да и устала я карабкаться, пора уходить…
— Ну что ты говоришь, мать…
А что слышишь. — Она опять передохнула. — Отец-то, Маркел, значит, всё талдычил, пока был жив: «Не говори, мать, не говори. Любить нас не будет». Ну а теперь поскольку его нет, а я при смерти, скажу, как на духу.
Василиса тихо удалилась, чтобы не слышать разговора сына с матерью.
Прасковья закрыла глаза и показалось, что впала в забытьё, но это было не так. Она, видно, подбирала слова, которые хотела сказать.
— О чём ты, маманька? — Антип не понимал, о чём завела мать разговор. Может, впервые за многие годы, прожитые бок о бок с родителями, он воочию осознал, что теряет вторую опору в жизни — мать. Когда родители были рядом, он не замечал их, это было так естественно, что они подле, как то, что есть солнце, луна, смена дня и ночи, а теперь, глядя на высохшее длинное тело матери под лоскутным одеяльцем, защемило у него в груди и больно стало, и стал он как бы сиротой. Вот она уйдёт и останется он один на всём белом свете…
А Прасковья, открыв глаза, продолжала:
— Может, и прав был Маркел, не стоило об этом говорить, но раз начала, надо закончить.
— Я тебя не пойму, маманька, — сказал Антип, в душе предчувствуя что-то такое, отчего у него похолодеет сердце. И не ошибся.
— Подай водицы… В ковшичек зачерпни из ведёрка в сенцах. Похолодней… Губы сохнут…
Антип прошёл сени и принёс оттуда в деревянном ковшике с резной ручкой воды. Прасковья отпила несколько маленьких глотков и отдала ковш. Облизала губы, закрыла глаза, будто готовясь к чему-то страшному и произнесла: