Огонь неугасимый

Паркау Александра Петровна

Туда — к чужим

Вокзал… Толпа… Мелькают лица, руки… И поезд тронулся… Метнулся синий дым… От милых мест вагон с чеканным стуком Уносит вдаль… Туда — к чужим? Заборы, домики, заброшенные дачи, Фанзенки ветхие, подгнивший серый тын… Прощай, мой друг, печальный и невзрачный, Нескладный беженский Харбин. Ты столько раз в годины испытаний, В смертельный час волнений и тревог Давал приют уставшим от скитаний И душу русскую берег. В суровый век разгула и наживы Хранил, как клад, все то, чем дорожим, Чем ценен мир и люди в мире живы… Ну, а теперь туда — к чужим! Лежат на столике охапкой хризантемы, Бегут в окне равнины и леса, Все гуще дым… Конец, конец поэмы, — Твердят колес стальные голоса. Скитальцев горестных не кончена дорога, Так много стран, но солнце в них одно… И путь домой один… Путей в чужбину много И

дымом застлано окно. Прощай Харбин! Со всем, что сердцу мило Союз души навек нерасторжим. Слепая, жуткая неведомая сила Несет нас вдаль… Туда — к чужим!

Серебряный Дайрен

Туман, туман над городом клубится, В жемчужной дымке тонет пароход… Серебряным крылом серебряная птица Чертит стекло завороженных вод. На ржавых петлях заскрипели сходни, Качнулась пристань, двинулась назад… И вот плывем по милости Господней, — Скользит в воде отпущенный канат. Протяжный гонг сзывает вниз к обеду, Забыт земли привычный, старый плен. Там впереди — печали-ли, победы? Там, позади — серебряный Дайрен… Плывем, плывем в молочные туманы, За бортом брызг курчавится ажур, Мелькнул вдали, в час утренний и ранний За пеленой, как призрак, Порт-Артур… В неясной мгле заколебались тени, Из серых бездн простерлись сотни рук… Тяжелых лет тяжелые ступени Замкнули жизнь в нерасторжимый круг. И снова гонг… Не звон-ли погребальный? Вобрал туман все звуки и лучи… Кругом мертво, пустынно и печально… Земное сердце — замолчи.

В море

Пеною ветер брызжет, — Весел, лукав, силен… Памятью в сердце выжжен Ряд дорогих имен. Небо безбрежно сине, Море еще синей, — На водяной пустыне Белый сполох гребней. Ветер упрямо гонит Полчища волн к борту… Если мечта утонет, Как нам спасать мечту? С криком несутся птицы, Жизни и смерти нет, Лишь за кормой ложится Светлый широкий след.

Издалека

Так любовно, так грустно и нежно Вспоминаю ушедшие дни… Скоро там среди россыпи снежной Ярких елок зажгутся огни. На зеленых пушистых иголках Засверкают гирлянды свечей, Сор от хвои пахучий и колкий Затрещит в красных жерлах печей. Ну, а здесь — серый дождик осенний Мочит охру разбухшую стен, И ложатся лиловые тени На широкие листья драцен. Из под арок, увитых цветами, В прокопченный нуждой бординг-хауз Ходит спешно большими шагами Чужеземный старик Санта-Клаус. Нет ни елок, ни льдин, ни морозов, Неизвестен наш мягкий уют. Китаянки шафранные розы У калитки за коппер дают. И, садясь за трапезу святую, Я в Сочельник одна, ввечеру, Вместо елки кудрявую тую Золотой мишурой уберу. Буду думать, что жизнь все печальней, Что покой вожделенный далек, И какой нибудь русский — на пальме Зажигает сейчас огонек.

Другу

На крыльях полночи морозной Слетит надежд заветный час… Мы Новый Год встречаем розно. Встречаем розно в первый раз. Легла над праздничным бокалом Разлуки тайная печаль… В окно мерцающим опалом Манит загадочная даль. Бок о бок шли дороги наши, Мой незабытый старый друг, И жизнь казалась вместе краше И неразрывней кольца рук. Там, в Петербурге в дымке синей Горели заревом дворцы И серебрил пушистый иней Восьмиугольные торцы. Нам мир тогда казался прочным, Сияли шапки куполов… И все ушло, как сон полночный, Как тучек призрачный покров. Срываясь в бездну, жизнь катилась По буеракам, на авось… Так много ценного разбилось, Так много крови пролилось. И в Харбине привычек милых Последний отзвук замирал… За все, что искрилось и жило, Я поднимаю свой бокал! Кругом опять дома и башни И новых улиц суета. Мой старый друг, мой день вчерашний, К тебе летит моя мечта. Туда, где стынет в мгле морозной Туманных звезд иконостас… Мы Новый Год встречаем розно, Встречаем розно в первый раз.

Сказанье о молодом охотнике

На могилу убитого друга Шуры Минаева.

Если в песне есть власть и сила, Если жив наших предков Бог, Друг убитый, я на могилу Положу тебе свой венок. Тихо шепчут о прошлом руны И печальна игра теней… Жил когда — то охотник юный На рассвете весенних дней. Взял он лук свой колчан и стрелы, Двух

друзей захватил с собой И ушел он в доспехах белых И назад не пришел домой. Золотая есть книга — Эдды И преданье она хранит… Его звали Сигурдом шведы А Германцы зовут Зигфрид. В день недобрый кустарник ржавый Шелестел на горе крутой, Был сражен он в бою неправом, Был злодейской убит рукой. И восстали тогда народы С горьким мщеньем сплелась любовь, И рубились, рубились годы За пролитую тайно кровь. Но у Русских другое имя Негасимым горит огнем. Александра мы со святыми И героями помянем. Мальчик милый, красивый ловкий, Светлых локонов ореол, На охоту ушел с винтовкой И с друзьями двумя ушел. И в Маньчжурских сугробах белых В страшных сопках чужой земли В фанзе черной и обгорелой Его тело к утру нашли. Долгих лет неразрывны узы, Пусть безмолвна слепая твердь… Кто сказал, что его хунхузы Обрекли на лихую смерть.? Нет… Молитв не шепчу напрасно, Петь не буду — За упокой… Он убит на границе красной, Он злодейской убит рукой. Дым пожарищ в тайге маячит, Смерть и гибель в родных краях, А Россия о детях плачет, О замученных сыновьях. Если в песне есть власть и сила, Правой мести святой залог, Свой призыв — на твою могилу Положу, как живой венок.

На чужбине

У русского светлого храма, У тонких резных ворот Под черной вуалью дама На рикше сидит и ждет. Другая с большим букетом К ней вышла, не пряча слез… Цветов здесь так много летом Тюльпанов, гвоздик и роз. Какие быть могут вопросы? — Заплаканы лица дам…. У младшей тяжелые косы Метнулись по узким плечам. И двинулись обе рикши В раскачку тихонько вперед, Кричал что то вслед охрипший Басок у резных ворот, Цвет неба был темно синий И колокол глухо звонил… Сказала я: На чужбине Еще эмигрант — почил?..

Король Альберт

Как страшен мир и как темна дорога От ясных зорь до горького конца. Стояла смерть на страже у порога. Когда он вышел из дворца. И волн речных мелькали бурно гривы, И ветер выл, тоскуя, по горам, Когда слуге он бросил торопливо: — Приедете… к шести часам. И он ушел и больше не вернулся… Свивала ночь немую жуть теней, Голодный страх предчувствием коснулся Сердец испуганных друзей. Он был не юн, но так силен и строен, Так детски чист, так чутко милосерд, Король-герой, король солдат и воин, Защитник Бельгии — Альберт, Суровых скал спускались вниз террасы, И Старый Бог задумался вдали… Здесь у креста, на берегу Мааса Его безжизненным нашли. Как страшен мир и как пути случайны… Редел туман, погожий день суля. Легла навек тревожащая тайна На черной смерти короля. И долгих лет бессменная подруга Не о герое, скальде и борце, О сказках юности, разбитых злобной вьюгой, Рыдала в сумрачном дворце.

Сто лет прошло

Памяти А. С. Пушкина.

Сто лет прошло с тех пор, как на поляне, У Черной речки на хрустящий снег, Прижав платок к своей смертельной ране, Упал кудрявый, смуглый человек. Сто лет прошло с тех пор, как оросила Святая кровь пустынный островок, И поднялась печальная могила У церковки вдали от всех дорог. Но с той поры все русские дороги Ведут туда, — где Пушкин погребен, — Где скромный крест твердит о русском Боге И слышен тихий колокольный звон… Где на траве, — у гробового входа, — Играет жизнь, как он того желал, Сияет красотой бессмертная природа И луч зари торжественен и ал, Где по ночам толпятся на погосте Немые тени пережитых лет, Ушедших дней таинственные гости, Ушедших дней, утерянных побед. Где на поклон приходят чередою Юнцы, красавицы, старухи, старики, Где темных сосен, — племя молодое, — Стоит стеной у Сороти-реки. Где бродит призрак горестной Татьяны, Веселой Ольги слышен смех вдали, И гонит стадо на рассвете рано Седой пастух в клубящейся пыли. Где притаилась старая Россия, Россия Минина, Суворова, Петра… И ждет в тоске грядущего Мессию, И ждет в слезах желанного утра. И молится над славною могилой, Где русский дух, — где Пушкин погребен, — Родных берез ласкает шелест милый, И слышен тихий колокольный звон. И верит в мощь великого народа, И верит в гордый, светлый идеал Того, кто пел в жестокий век свободу И — милость к падшим призывал.