Огонь в твоих глазах. Трилогия
Шрифт:
– Вот скажи мне, какой тогда от зелья толк? Зря только добро перевёл, – посетовал Мордан.
Харила глумливо осклабился, что-то припомнив:
– Хотя бы деревенским вышел толк, я будто в третьесортном столичном борделе побывал. Ну, знаешь, когда народ по углам жмётся, ежели комнат на всех не хватает. Вздохи чуть ли не под каждым кустом. Весной детишек тьма народится…
Братья засмеялись
– Сработала задумка значит. Только вот мне с того толк?
– Меньше за охотницей надо было бегать.
– Ну а ты-то, как свою красотку встретил? – Мордан не хотел продолжать разговор об
– Да она сама на тропу вышла. Сказала: «Попался!» Я растерялся даже сначала…
Мордан покосился на Харилу, всматриваясь в откровенно некрасивые черты и более чем внушительные размеры, мысленно поёжившись, честно ответил:
– Я бы точно не рискнул. Зовут хоть как?
– Не знаю. Не спросил как-то.
– Чернявая, говоришь? Так тут через одну темноволосые, в темноте и не разберешь. Глаза приметил? Раньше в деревне встречал?
– В темноте не понял, какого цвета и не знаю, встречал ли раньше. Красивая она…
– И всё-таки ты глупый, – покачал головой старший тин Шноббер.
4.
Охотница успела переменить сарафан на домашнюю рубаху и заплести косы, предварительно вычесав набившиеся за ночь листья и прочий мусор – все же неловко в лесу с неприбранными волосами, когда в комнату вошла Анасташа.
– Кира, что случилось? – Воскликнула она, сходу приметив синяки на шее. – И хватит уже через окно в избу лазать. Заколочу! – Эту угрозу охотница слышала с тех пор, как ей миновало шесть зим, но мать только пугала. Из груди сам собой вырвался усталый вздох. Теперь не отвертеться, придётся рассказывать. – Это снова тин Хорвейг? – Продолжила тем временем Анасташа.
– Нет, Защитник на этот раз ни при чём. Кто-то накинул мне пояс на глаза, а я дёрнулась от неожиданности, споткнулась и упала. Кушак случайно соскользнул на горло и вот.
Кира не собиралась вдаваться в подробности, чтобы лишний раз не волновать мать.
«Синяки, оставленные пальцами Мордана на бёдрах, ни в коем разе никому нельзя показывать. Одна радость пройдут быстро».
– Ой-ли? – Анасташа явно не поверила. – И кто же это такой неосторожный?
– Не видела. Да тут и Пасита как раз поблизости оказался. Прогнал незадачливого ухажёра. А, может, тот сам испугался и сбежал. Я не успела разобрать.
– А что Защитник?
– Поцеловал и отпустил, – почти не соврала Кира, но воспоминания о жарком, выворачивающим душу наизнанку поцелуе окрасили щёки. Вспомнила она и как неумело отвечала, невольно поддавшись наваждению.
«О, Киалана! Неужели это ты одобрила такое? Неужели весь этот огонь внутри – твоя воля? Нет, в это попросту нельзя поверить! Лучше впредь держаться от Защитника подальше, только если бы это было возможно…»
– Я принесу мазь, там ещё осталось. Зная тебя, Матрёна давала с запасом.
Пока мать ходила, Кира быстро улеглась в постель – сегодня полагалось выспаться. Деревня погрузилась в дрему, лишь куры деловито копались в пыли, взлаивали потревоженные неведомо чем собаки, да раздавалось редкое ржание застоявшейся лошади. Наконец, и Кира уснула.
Привиделась всякая глупость: вот она на руках у Паситы, бесстыдно – точь в точь как Ламита к Лютобору –
– Киррана тин Даррен, тебе никогда не стать Защитницей!
– Отец помоги, – кричит охотница, но тот превращается в Паситу и выпускает в неё поток ревущего пламени. Огонь больно обжигает, и из уст вырывается отчаянный крик.
Кира села на постели, ошалело озираясь. Было душно – похоже, сквозняком захлопнуло ставни. Тело горело, а подушка была мокрой от пота, рубаха тоже. Несмотря на жар, зубы стучали, и очень хотелось пить.
«Неужто с малиновым мёдом переборщила?»
Кира кое-как поднялась с постели. Распахнув окно, впустила в комнату свежий вечерний воздух, почувствовав, как сразу становится легче. Переодев рубаху, натянула чистый сарафан и вышла на двор. На душе было муторно и тревожно. Охотница направилась к колодцу, достав бадью ледяной воды, напилась вволю и умылась. Остатки понесла Туману. Лохматому псу в такую жару приходилось несладко.
«Надо бы его с привязи спустить, засиделся бедняга».
Туман лежал, на боку возле будки и, похоже, спал.
– Ах ты засоня! – Рассмеялась Кира, присаживаясь рядом. – Тебя так и кошки задерут, пока дрыхнешь, – она потрепала пса по голове, удивлённая, что тот до сих пор не проснулся, не потянулся, пытаясь лизнуть в лицо. Пёс не пошевелился. – Туман! – Нехорошее чувство подступило к горлу. Морда пса была чем-то измазана, отчего слиплась шерсть, а открытые глаза смотрели не мигая.
Мёртвые глаза.
– Туман… – Прошептала охотница.
По щекам ручьём побежали горючие слёзы. Шмыгая носом и то и дело вытирая набегающую влагу, Кира осмотрела землю вокруг на предмет следов. Они нашлись по ту сторону плетня. Узкие отпечатки ног, обутых в сапожки – отчётливо были видны углубления, где каблуки продавливали мягкую землю: «А ведь все деревенские в такую жару босиком ходят!»
Рядом обнаружились и куриные кости, несколько валялось и около будки: «Откуда они здесь взялись?» – Туману никогда не давали птицу.
5.
– Глафира! – Не докричавшись, Кира отворила калитку и ступила на двор.
Разрывавшийся на цепи кобель, глухо заворчав, скрылся в конуре, стоило охотнице только глянуть.
– Нет её, раз не отзывается. Чего не понятно-то? – Апраксия попыталась преградить путь, но Кира аккуратно отодвинула женщину в сторону.
Сама Глашка тут же появилась на крыльце сонная и босая. Окинув Киру высокомерным взглядом, презрительно усмехнулась.