Огонь юного сердца
Шрифт:
Пробираясь сквозь толпу к нашей сапожной мастерской, еще издали я заметил там гестаповцев. Они что-то искали, выбрасывая все на улицу. Кто-то в гражданском срывал нашу вывеску «Ян Яркий и сын». Левашова не было видно - может, его уже арестовали, а может, не поймали.
Не успел я подумать, что мне делать, как вдруг раздался резкий свисток и я вместе со многими людьми совсем неожиданно оказался в окружении полицейских и жандармов. Кольцо с каждой минутой все суживалось и суживалось; десяток крытых машин куда-то быстро отвозили попавших в западню людей. Я бросился бежать, но это только помогло мне
Везли нас недолго и недалеко - на Львовскую улицу, 24. В большом просторном дворе, обнесенном высоким зеленым забором и колючей проволокой, размещался пересыльный пункт но отправке в Германию. Три многоэтажных дома были заполнены молодежью, особенно девушками. Они кричали, плакали, просились домой, но ничем не могли себе помочь.
– Берлин слезам не верит,- высокомерно выкрикивал полицейский офицер.- Поплачете и перестанете. Германия - это рай, миленькие! Еще благодарить будете!
Девушки и слышать не хотели ни о каком рае, они и тут уже распознали, что такое «новый порядок».
– Домой, только домой!
– кричали они.
Когда на пересыльном пункте становилось очень шумно, полицейский офицер выводил из казармы духовой оркестр и приказывал музыкантам что есть мочи играть «польку» или «казачка». Но музыкой скрыть человеческие слезы нельзя - киевляне все знали и десятой дорогой обходили это страшное место,,.
Привезенных из Сенного рынка выстроили в длинную колонну и начали сортировать по домам-казармам. Каждый, чья подходила очередь, должен был назвать свою фамилию и домашний адрес. Его записывали в журнал, прицепляли к груди полотняный синий номер со знаком «Ost» и загоняли в вонючий длинный коридор того или иного корпуса. Фамилию здесь записывали в первый и последний раз - больше она, как таковая, для гитлеровцев не существовала. Был номер, словно у собаки, и его называли, на него нужно было отзываться…
Подходила моя очередь, я напряженно думал о том, как мне назвать себя. Ярский - нельзя, так как неизвестно, что с Левашовым. Придумать себе какую-нибудь другую фамилию - тоже рискованно: могут проверить. И я решил быть тем, кем являюсь: Вишняком. В Городнице ведь никто не знает, что я подпольщик, пускай проверяют сколько им влезет.
– Фамилия?
– крикнул полицейский офицер, когда я подошел к столу.
– Вишняк Петро Степанович,- быстро ответил я.
– Как ты сказал?!
– почему-то удивленно спросил офицер. Он быстро поднялся из-за стола и сквозь толстые очки впился в меня бесцветными глазами.
– Вишняк Петро Степанович,- повторил я,- из Городницы я… сирота… хлеб хожу прошу…
Офицер, заглянув в записную книжечку, внезапно, к моему большому удивлению, ласково спросил:
– Так ты Петя?..
Я кивнул головой и заметил, как вдруг у офицера почему-то задрожала верхняя губа.
– По-пойдем со мной,- сказал он и повел меня в казарму. Пройдя длинный коридор, мы попали в большой светлый
кабинет, обставленный дорогой мебелью. Офицер сразу же бросился к столу. Снял трубку телефона, набрал номер и весьма слащаво проговорил:
– Герр штурмбанфюрер СС Крейзель? Гутен таг! Это я… Хринько. Я… я нашел вашего Петю!
Что он дальше говорил, я не слышал, потому что стоял ни жив ни мертв: штурмбанфюрер СС
«Левашова я не нашел,- думал я,- значит, он попал в гестапо, а этот штурмбанфюрер ищет меня».
Не прошло и пятнадцати минут, как в кабинет вошел высокий, долговязый, очень худой, с горбатым носом и седыми висками штурмбанфюрер СС. Полицейский офицер Хринько вытянулся и замер. Штурмбанфюрер СС молча, четким шагом подошел ко мне. Я встретился с ним взглядом и сразу же почувствовал, как у меня внутри все похолодело. Гестаповец быстрым движением вытащил из кармана небольшую фотографию. На ней был я в пионерской форме.
Поднеся фотографию к моим глазам, штурмбанфюрер внезапно воскликнул:
– Neffe! Племянничек!
– и, выронив фотографию, вдруг начал меня целовать.
Я знал, что гестаповцы способны на любые провокации, но тут ощущалась какая-то случайность, какое-то стечение обстоятельств. Полицейский офицер ведь не договаривался со штурмбанфюрером СС, он сам не знал, что я сюда попаду. И, кроме того, откуда взялась у гестаповцев моя довоенная фотография? «Неффе! Племянничек!» Это заставило меня еще больше насторожиться. Сердце мое предчувствовало что-то недоброе… Оно так билось, что готово было выскочить из груди.
– Бедный мальчик, совсем побледнел,- заговорил вдруг штурмбанфюрер СС на чистом украинском языке.- Хринько, подай стакан холодной воды.
– Слушаюсь, гер штурмбанфюрер СС!
Хринько подал мне дрожащей рукой воду, опять вытянулся и замер.
Не бойся, Петер,- ласково проговорил штурмбанфюрер,- я твой дядя. Родной старший брат твоего отца. Зовут меня дядя Пауль.
Да-да,- подтвердил Хринько,- поклонись своему дядюшке.
Глянув внимательно на штурмбанфюрера Крейзеля, я с ужасом отметил, что он действительно похож на моего отца. Такие же быстрые зеленоватые глаза, нахмуренные брови, длинный нос с горбинкой, высокий лоб и узкие крепко стиснутые губы. «Неужели и впрямь дядя? Но ведь он немец! И вообще, у меня нет никаких родственников».
Штурмбанфюрер СС взял меня под руку, вывел во двор и посадил на заднее сиденье своей машины. Сам сел рядом и, когда «оппель» тронулся, приказал шоферу:
– Nach Hause!
Машина доехала до разрушенного Крещатика и свернула на Печерск. Минут через пять она остановилась возле железных ворот обнесенного высоким черным забором особняка. Не успел шофер дать сигнал, как ворота открылись, и я заметил огромного эсзсовца с автоматом на груди. Он, точно так же как и Хринько, вытянулся и замер перед штурмбанфюрером СС. «Оппель» мягко подъехал к серому зданию.
Из парадного навстречу нам выскочил низенький, толстенный рыжий немец. Мне казалось, что он подкатился, а не подошел, потому что по своему виду он очень напоминал большущий мяч.
– Ганс,- сказал ему штурмбанфюрер СС,- знакомься: мой племянник Петер,- и похлопал меня по плечу.
– Neffe?! Ist ег Sohn des Bruders Stepan?
Да,- ответил штурмбанфюрер СС,- это сын моего брата Степана. Говори при нем по-русски, он не понимает немецкого языка.
Страстуй, Петер!
– Ганс протянул мне полную, словно опухшую руку.- Какой вы черный, вас нушно купаль…