Ограбление по-беларуски

Липень Пилип

— Говорит, что бабы у него нету, — насмешливо сказал буфетчик.

— Бааабы нету? — протянул черноволосый и с комичным сочувствием покивал. — Это нехорошо, когда бабы нету.

— А у тебя есть, что ли? — начинал заводиться Рыгор. — Да ты посмотри вокруг, парень! Нету никаких баб! Одна иллюзия. Нам кажется, что они есть, в то время как они только в наших головах!

— Опасный тип, — подмигнул буфетчик черноволосому. — Сначала проповедует, а потом хопа — и в карман тебе залез.

— Бааабы нету? Ты может, браток, того? — дурачась и собрав лоб в морщинки для большей выразительности, спросил черноволосый.

Рыгор не стал раздумывать. Молнией блеснула у него в уме мысль о реабилитации

за вчерашнее поражение. Стиснув кулак и резко развернувшись, Рыгор со всего размаха впечатал его в усмехающийся рот черноволосого. Стакан с остатками пива опрокинулся, пена потекла по стойке. Эффект от удара был такой сильный, что Рыгор сразу же счёл себя вполне реабилитированным: черноволосый отлетел назад на несколько метров, перевернув два столика, и громко упал, пытаясь уцепиться за стулья. Его друг тут же вскочил и двинулся к Рыгору. Буфетчик в два прыжка обогнул стойку и тоже направился к нему. Рыгор на несколько шагов отступил к выходу и остановился, угрожающе приподняв стул за спинку. Друг и буфетчик медленно надвигались. Упавший черноволосый кряхтел и ворочался, пытаясь подняться из нагромождения стульев и столов.

— Думайте своей головой, а не чужой, люди! Оглянитесь вокруг! Откройте ваши глаза! — крикнул Рыгор, чувствуя, как стул дрожит в его руках.

Тут за его спиной послышались шаги, и не успел Рыгор обернуться, как что-то ударило его по голове, и он упал на пол, удивляясь мягкости падения и лёгкости своего тела. Он увидел над собой сосредоточенного банщика с длинным поленом, брезгливо смотрящего буфетчика, черноволосого, пинающего его ногой в бок, а другого черноволосого — прижимающего к своим губам окровавленную салфетку. Всё вокруг виделось очень светлым и без звука. Он закрыл глаза.

Глава 3. Как Лявон нашёл последнюю на свете старушку

Войдя в квартиру, Лявон бросил рюкзак на пол, разулся и надел свои домашние коричневые тапки. Голова гудела, непрерывно сочились сопли. Лявона как магнитом тянуло в кровать, но он собрался с силами и подошёл к тётиной комнате. Нажал на холодную ручку: закрыто. Раньше он не делал этого никогда и даже не думал, есть ли в двери замок. Лявон помедлил, припоминая, не попадались ли ему где-нибудь в квартире ключи, а потом снова обулся в туфли и ударил изо всей силы каблуком в середину двери. Дверь ответила низкой протяжной нотой. «Наверное, она полая, поэтому образуется такой приятный звук», — отметил Лявон. Он вспомнил, как ловко удалось выбить дверь Рыгору, когда они грабили банк, и произвёл краткий научный анализ ситуации. «Дверь держится на двух петлях и на замке, и бить нужно в место поближе к замку, чтобы приложенная сила не распределялась, но концентрировалась на том месте, которое должно сломаться». Верное решение: звук от второго удара вышел не таким красивым, зато косяк рядом с ручкой треснул, а после третьего раскололся, выпустив острые щепки. Дверь распахнулась, на пол со звоном полетела какая-то железка.

Внутри тётиной комнаты было спокойно и буднично. Пёстрый в синих тонах диван, двустворчатый шкаф, пара стульев, таких же, как на кухне, пыльное окно с тюлевыми занавесками и закрытой форточкой, полосатая ковровая дорожка на полу. В углу возле окна стоял скромный журнальный столик, над ним висела бумажная репродукция пейзажа Левитана в деревянной рамочке. Лявон раскрыл шкаф и отразился в зеркале, висящем на одной из створок. На полках стояли пустые обувные коробки, с перекладины для одежды свисал пакетик со средством от моли.

Лявон устало сел на диван, оказавшийся сильно продавленным и бугристым. Сразу под синтетической, неприятной на ощупь обивкой неравномерно твердели пружины. «Забавно, — думал он. — Так значит, это правда?

Женщин нет, и, может быть, не бывает вообще? Ни тётушек, ни хуторянок?» Тётю он так и не смог себе представить, сколько ни пытался, мать тем более. Хуторянку, о которой он мечтал каждый день, вдруг стало очень сложно представить. Звуков её голоса и смеха, так легко слышавшихся раньше, воспроизвести не удалось вообще. Осталось только воспоминание, что голос высок и нежно мелодичен. Закрыв глаза, Лявон долго, изо всех сил вызывал её образ, и она наконец явилась, но как бы вдалеке и в сумерках. Смотрела себе под ноги, не двигалась и не говорила ни слова. Ему казалось, что она бледнеет и отодвигается всё дальше. С тревогой и горечью он заснул.

Рано утром Лявон, дрожа и шатаясь от слабости, перешёл в свою комнату и забрался в постель, укрывшись одеялом и покрывалом. Весь день он не вставал, то засыпая, то ворочаясь в полудрёме. Он уже использовал все свои носовые платки, и они ссохшимися комками лежали на полу у кровати. Лявон забывался, а очнувшись, снова принимался размышлять. Например, о связи идеи женщины и идеи машины, или о тётушке, как он мог раньше считать, что она есть, или о том, почему им с Рыгором вдруг открылись вещи, ранее скрытые. Лявон пришёл к выводу, что самая вероятная причина прозрения — это простуда. Поглаживая рукой прохладную простыню на краю постели, он задавался вопросом, вернётся ли былое мироощущение после выздоровления, или оно потеряно насовсем?

Хотелось пить, но сил сходить на кухню не хватало. Лишь вечером он заставил себя подняться, и это ему удалось на удивление легко, казалось, что голова стала воздушным шариком, а тело — ниточкой. Он налил сока в стальную миску и несколько минут грел её на плите, опершись рукой на подоконник. Как раз в эти минуты горизонтальные полоски облаков на небе отразили свет вечернего солнца, окрасившись в розовый и нежно-сиреневый. Лявону захотелось на крышу, но он побоялся совершать подъём в таком состоянии. Пока он пил горячий сок, облака медленно погасли. Лявон вернулся в постель, взяв с собой вместо носового платка вафельное полотенце. «Сильное решение, достойное талантливого изобретателя!» — сказал он себе. Настроение поднялось, и от этого даже немного прояснилась голова, и стало легче дышать. А может наоборот — ему полегчало, и от этого поднялось настроение? Когда Лявон уже погружался в сон, в нём родилась ещё более свежая и смелая мысль: пора переселяться на крышу. Эта идея сделала его окончательно счастливым; засыпая, он улыбался.

На следующее утро Лявон почувствовал себя немного лучше. Глядя на лампу под потолком, он вспомнил своё вечернее счастье и то, что его вызвало: жизнь на крыше. Даже в свете обычной утренней трезвости и скептицизма вечерняя мысль совсем не показалась ему глупой. На крышу можно перенести диван, стулья и столик из тётиной комнаты и устроить над ними съёмный навес из какой-нибудь плёнки на случай дождя. Беспокоясь, как бы подъём сил не кончился, он решил начать переезд прямо сейчас.

Со стулом под мышкой Лявон поднялся на крышу, снова с необъяснимым опасением, что выхода туда больше нет. Но дверь по-прежнему была открытой, небо — чистым, и с прошлой недели ничего не изменилось. Лишь несколько сухих берёзовых листьев, занесённых сюда сильным ветром, напоминали о субботнем дожде. «Какой сегодня день? Кажется, среда». Поставив стул, Лявон прошёлся вокруг кирпичной кубической будки, из которого выходила дверь на крышу. Будка была чуть повыше человеческого роста и примерно такой же длины и ширины — отличное место для обустройства жилища! К стене будки можно поставить диван, и защищённая спина создаст ощущение спокойствия и уюта.