Ограбление по-беларуски

Липень Пилип

Маленький красный Фиат, вымытый до зеркального блеска, стоял за зданием таможни, под открытым небом. Рыгор обошёл его вокруг, покивал головой и попросил Эву завестись. Она послушно села в кабину и несколько раз, с паузами, повернула ключ. Стартер работал, но двигатель не заводился. Рыгор показал Эве жестом, чтобы она открыла капот, и наклонился над переплетающимися внутренностями. Эва вышла и стала рядом, озабоченно склонив голову.

– Ага. Давай-ка сначала искру проверим, где наш проводок? Есть искра! – Рыгору казалось, что его комментарии должны действовать успокаивающе. – Теперь свечи… Знаешь, иногда свечи маслом заливает, от этого и проблемы. Но у тебя всё гут, свечи тоже искрят. Так. Где тут у нас воздушный фильтр? Сейчас крышечку

с него снимем… Теперь жмём на привод дроссельных заслонок… Ну вооот, ускорительный насос не брызгается, а значит бензин в карбюратор не течёт! У тебя ключи есть?

Рыгор снял шланг с карбюратора и несколько раз нажал на рычаг подкачки бензина. Струя не потекла. «Всё ясно! Или бензонасос, или фильтр», – Рыгор чувствовал лёгкость и спокойствие. Вспомнить, когда он проделывал что-то подобное, было невозможно, но руки сами снимали шланг с бензонасоса, а губы тянулись к нему, предчувствуя вкус. Шланг не продувался, и это значило только одно – нужно менять бензофильтр. Торжествуя, он извлёк его и показал Эве:

– Видишь? Не нужен вам никакой эвакуатор! Нужно всего-навсего поменять вот эту штуку.

– Правда? – Эва смотрела на него так доверчиво, что Рыгору снова захотелось дотронуться до её плеча или волос, и только грязь на руках сдержала его. – Кажется, у нас где-то валялись несколько таких!

Пока Рыгор, вытерев пальцы о траву, курил, Эва сбегала в дом и вернулась с новеньким фильтром. По её словам, пакет с фильтрами и ещё какими-то деталями шёл в комплекте к «Фиатику» при покупке. Вставив на место фильтр, прикрутив шланги и уверенно захлопнув капот, он жестом предложил Эве сесть за руль. Фиатик завёлся мгновенно, и Эва, радостно улыбаясь, проехала по двору медленный круг. Она вышла из машины благодарная, сияющая, и Рыгор не удержался – взял её за голую руку, повыше запястья. Она вздрогнула, нахмурилась, но из вежливости не отняла руки. Улыбка погасла, и Рыгор поспешно сымитировал дружеское пожатие.

– Теперь моя миссия закончена, и мне пора! – как можно бодрее сказал он, пряча руки за спину. – Далеко ли до Праги?

– До Праги? Зачем тебе в Прагу?

– Ну как зачем! Всё-таки столица, там наверное много таких девушек, как ты.

– Вообще-то у нас столица не Прага, а Варшава, – уточнила Эва.

– Правда? Никогда не был в географии силён! А до Варшавы далеко?

Эва сказала, что довольно далеко и махнула рукой, указывая направление. Сделав виноватое лицо, она извинилась перед ним за то, что не сможет подвезти его – ей пришлось бы объясняться перед Яцеком. Вдруг он заметит, как она везёт постороннего мужчину? Они вернулись в дом, и Эва уложила ему в мешок несколько банок пива из холодильника и увесистый свёрток из плотной коричневой бумаги, наполненный чем-то несомненно вкусным. Прикусив нижнюю губку и улыбаясь, она выслушала его прощания, вышла за ним наружу и, поправляя волосы, смотрела вслед.

«Ну и чушь! – думал Рыгор, – Значит, накормить обедом постороннего мужчину – это нормально, а вот подвезти человека до Праги – тьфу, до Варшавы! – это требует объяснений. Дурочка». Впрочем, эти мысли были скорее весёлые, чем обиженные. Рыгор пшикнул ключиком на пивной банке, открывая её, и сделал глубокий глоток. Он был сыт, он был настоящий автослесарь, а впереди его ждало всё самое лучшее.

Глава 4. Как Лявон сбежал из дома

Скоро они решили пожениться.

Лявон дошёл до мысли о женитьбе постепенно, как до логического завершения своей любви. Вольно или невольно, по этому пути его направляла Алеся, хотя Лявон тогда ещё не замечал её влияния — ему казалось, что он действует сознательно и свободно.

Иногда у Алеси случались особые настроения, когда взгляд её опускался, темнел, и она говорила: я плохая, меня невозможно выносить, я так одинока. В эти моменты он обнимал её и шептал в волосы нежные слова, чутко наблюдая за их воздействием. Подходили не все слова: порой она сжималась, как бы отгораживаясь

от него, а порой напротив — раскрывалась навстречу, поднимая счастливое лицо. Но говорить постоянно одни и те же фразы, пусть и подходящие, ему казалось недостойным, и Лявон напрягал фантазию, импровизировал, изобретал. Языковой запас расходовался стремительно. К тому же он заметил эффект привыкания — чтобы увидеть обращённое к себе счастливое лицо, из раза в раз приходилось высказываться всё сильнее, всё убедительнее. Однажды он обмолвился о супружеской жизни, и от этих нескольких слов она крепко прижалась к нему, склонив голову на плечо и касаясь губами его шеи. Так он нащупал самый правильный путь, и свернуть с этого пути было уже невозможно. Да и зачем? Лявон мечтал о том, как станет ещё ближе к ней, совсем близко.

Чувствуя, что ей нравится твёрдость и настойчивость, он поставил вопрос прямо. Опустив потеплевшие глаза, она сказала только, что хотела бы дождаться папу — выходить замуж без его ведома было бы некрасиво, ведь это самый близкий для неё человек. На словах «самый близкий» она неуверенно взглянула на Лявона — не оспорит ли? — но он промолчал, не претендуя на самую-близость. Всему своё время, думал он по дороге домой. Торговаться в таком случае просто унизительно. Тем более, что к её папе он испытывал сложные чувства, далёкие от ревности. В коротких перерывах между любовными томлениями Лявон продолжал пытаться понять происходящее, и был почти уверен: нет никакого папы. С другой стороны, ещё совсем недавно он считал, что мамы тоже не существует, и однако вот она — мама. Как всё непросто!

Лявон бросал думать о сложном и отдавался любви, вспоминая её профиль, рисунок носа и губ. Какая она красивая, просто удивительно! На каждую чёрточку её лица можно смотреть бесконечно, как на небо или на огонь. Он останавливался и садился на обочину, поднимая лицо к луне. Вызывал в памяти её голос, и от каждого слова внутри пробегала горячая волна. Но и холодные мысли не отставали. Откуда берётся красота, и для чего она служит? Неужели это всего лишь примитивная приманка природы?

Когда Лявон, обнимая Алесю за плечи, объявил об их решении маме, мама заплакала. Она отвернулась и просила простить слёзы, они от радости. «Какая же ты счастливая, Лесенька», — мама взяла Алесю за руку и рассматривала внимательно её лицо. Лявон, находясь в любовной прострации, наблюдал, как Алеся, ничуть не смущаясь, улыбалась маме. Видимо, они понимали друг друга. И правда — будто иллюстрируя их взаимопонимание, мама сказала, что нужно дождаться возвращения отца и Миколы. И в очередной раз с обидой припомнила неприличное бегство Рыгора.

Но скоро Лявон обнаружил — по реакциям на некоторые свои слова, по намёкам, обмолвкам и недомолвкам — что на самом деле и Алеся, и мама готовы к свадьбе, а папа и отец — только формальность, дань уважения, которую достаточно иногда высказывать. И он, взяв власть в свои руки, назначил свадьбу на субботу. Назначение прозвучало неубедительно, как ему показалось, но женщины восприняли его всерьёз и даже с некоторым почтением. Они захлопотали. Мама попросила Лявона достать с чердака швейную машинку и засела за свадебное платье. Алеся продумала список блюд и приступила к заготовкам, одновременно расхаживая новенькие туфли, чтобы не жали в свадебный день. Лявон предлагал Алесе помощь, но в ответ она просила его не мешать и заняться своими делами. И смягчала отказ поцелуем.

Лявон не знал, какие у него могут быть дела, и медленно слонялся по саду, по дому. Сидя на кровати, он перелистывал детские книжки, полузабытые, почти чужие, с обтрёпанными, расслаивающимися от времени углами картонных обложек. Растягивался на спине и, закинув руки за голову, трогал прохладные металлические прутья изголовья. Смотрел в потрескавшийся потолок. За стеной, в маминой комнате, с перебоями стучала швейная машинка. Чтобы не заснуть, сбрасывал ноги на пол и шёл на кухню, где отчётливо тикали старые часы в двойной деревянной оправе.