Охота на мух. Вновь распятый

Златкин Лев Борисович

И вот «семерка» собралась, чтобы решить этот вопрос. Каждому из соратников Гаджу-сана, конечно, очень хотелось убрать Гимрию, но Кирпик был неуправляемым фанатиком, к тому же гомосексуалистом, а каждый из присутствовавших любил женщин, только это их и сближало, они часто уступали друг другу своих любовниц и даже рекомендовали познакомиться со «стоящей», конечно, только на их взгляд…

Атабек ненавидел Гимрию не менее других, но лучше чувствовал настрой Гаджу-сана и уже принятое им решение.

— Насколько я понял, в случае ареста

Кирпика документы будут опубликованы в прессе наших заклятых врагов, так давайте не будем арестовывать Кирпика…

Дюжина удивленных глаз вперилась в Атабека, а он, ничуть не смущаясь, продолжал:

— Но, если Кирпик случайно, я подчеркиваю: «случайно»! погибнет в автомобильной катастрофе, мы устроим ему торжественные похороны в почетной аллее.

— Какая разница, дорогой, — поморщился Гимрия, — сдохнет он у меня в подвале или на свежем воздухе, все равно документы-то опубликуют…

— А что за документы, Гимрия? — лукаво спросил Гаджу-сан, попыхивая своей неизменной трубкой.

Гимрия растерялся, но ненадолго.

— Я вам докладывал, учитель!

— Я-то все знаю, ты лучше, партайгеноссе, своим расскажи, здесь все твои друзья… — весело подтрунивал Великий Учитель.

Гимрия побелел от унижения. Сосун ему явно давал понять, что он переоценивает свою персону, свою значимость, а Гимрия боялся Отца народов, как собака палку. Вот и сейчас он ощутил, что ему немедленно нужна хорошая доза наркотика, поэтому он холодеющими губами торопливо пробормотал:

— Я сейчас отдам распоряжение, чтобы мне привезли копии!

И вышел, шатаясь, из кабинета Гаджу-сана. Оставшиеся злорадно не улыбались лишь потому, что улыбался сам хозяин кабинета, а чему только он улыбался, это никогда невозможно было понять, поэтому у остальной «пятерки» лица оставались совершенно серьезными…

Гаджу-сан с удовлетворением смотрел на вышколенную им команду, где все ненавидели друг друга, а потому и были в его полной власти.

— Ты хорошо говорил, Атабек! — перешел к делу Гаджу-сан. — Но что нам даст такая смерть шантажиста?

— Убийство вызовет газетную шумиху за границей, а вы, вождь, объявили, что все враги из вашего окружения уже уничтожены, остались только друзья, смерть после ареста это не то же, что несчастный случай на дороге, каких много в любой стране, даже и в не такой свободной, как наша, большого шума не вызовет, а я к тому же уверен, что Кирпик не успел переправить документы, слишком уж быстро его сняли с поста Великого инквизитора.

— Если он не успел переправить, может, действительно стоит его отправить в подвал Гимрии? — неожиданно спросил Скряб, пристально глядя на Атабека. — Там этот хулиган нам все расскажет.

— Арест — всегда шум! Зачем нам это? — упрямо повторил Атабек.

— Рациональное зерно есть в предложении моего друга Атабека, — поддержал Атабека Гаджу-сан, — пусть он избежит подвала, куда препроводил всех своих врагов, хотя это и лишает справедливость законного возмездия.

Я думаю, необходимо начать игру с гнусным перерожденцем, чтобы внушить ему, что мы принимаем его условия, и в то же время приложить все усилия, чтобы достойно подготовить выполнение задуманной операции… Я высказал только свое мнение, друзья, вы имеете законное право большинством голосов принять и другую резолюцию… но, кто за то, чтобы принять мое скромное предложение, прошу поднять руку.

Все дружно проголосовали за предложение Гаджу-сана, и тут явился бодрый Гимрия, успевший кольнуться, с обещанными бумагами.

— Товарищи могут быть свободными! — закончил сборище Гаджу-сан. — Партайгеноссе Атабека прошу остаться, — и насмешливо спросил. — Гимрия! Где это ты бродишь, когда твои друзья решают твои же проблемы? — и жестко добавил: — Выйди за дверь, зайдешь попозже!..

Гимрия опять побелел, но послушно, как наказанный мальчик, вышел вслед за всеми, стараясь не замечать веселых искорок в глазах партайгеноссе. У всех интерес к его документам пропал, хотя каждый дорого бы заплатил, чтобы иметь их в своем сейфе…

Как только они остались вдвоем, Гаджу-сан пригласил Атабека сесть рядом с ним, долго молчал, глядя в окно, углубившись в свои думы. Атабек не сводил глаз с него, не решаясь прервать молчание вождя, и почтительно ждал, когда его Великий друг, снизойдет к нему обратиться.

— Как здоровье, гном? — неожиданно начал Гаджу-сан.

— Ваше величество! Сил много, и все, чтобы верно служить вам, — дрожащим от волнения голосом проникновенно ответил Атабек.

— Как ты смотришь на то, чтобы я тебя назначил своим преемником? — Гаджу-сан впился взглядом в Атабека.

Атабек чуть было не потерял сознание от открывшейся вдруг перспективы, но от счастья не умирают, а чувство самосохранения заставило его вымолвить другое:

— Я счастлив и горд, что мой вождь обратил свое драгоценное внимание, свой взор на преданность его слуги, но я, клянусь аллахом, и не думал об этом, каждое утро, вместо намаза, я молюсь, чтобы аллах дал бессмертие Великому Гаджу-сану, и я уверен, даже убежден, что мои мольбы доходят до бога: ваши юношеские глаза, мой повелитель, стройный и крепкий стан, твердый и ясный голос, — все говорит мне об этом, мои молитвы не напрасны, но каждая ваша мысль для благодарного человечества — подарок небес, и не мне ее дополнять или убавлять…

Гаджу-сан улыбнулся в густые усы и жестом оборвал поток красноречия Атабека. Опять долго всматривался в него, но кроме беспредельной преданности и верности в глазах и готовности умереть за него тут же, на месте, крупными мазками набросанных на лице, ничего не прочел.

«Вышколил их, сам уже запутался: кто есть кто!» — мелькнуло сожаление у Великого Интернационалиста.

Атабек ждал продолжения разговора, душа его ликовала и пела: «мой час! мой час»! — но ни одна черта внешне не отразила его внутреннего состояния…