Охота на мух. Вновь распятый

Златкин Лев Борисович

— Аллах хранит вас, отец родной, позвольте ничтожному первым поздравить вас с заслуженным назначением, успех — достойный только великих, орлу летать выше всех, всем остальным божьим птахам покоряться ему со смирением…

Атабек протянул ему один палец, который Мир-Джавад осторожно поцеловал, и, не сказав ни слова, вышел из приемной, а затем и из дворца. Он почувствовал вдруг страшную слабость и головокружение. О таком успехе он и не мечтал. По дороге домой он снова вспомнил о Мир-Джаваде.

«Простить что ли этого молодого негодяя? — думал он. — Мальчишка, э! Сорока еще нет, или есть… Надо у Лейлы спросить… Да, его простишь,

а дочь потеряешь… Впрочем, поскольку Гаджу-сан взял дело в свои руки, есть отговорка, можно будет какое-то время потянуть с убийством, а там, глядишь, и Лейла смилостивится, женское сердце отходчиво… Ладно, погодим, убить его я теперь всегда успею. Наследник Великого Вождя — это вам не хухры-мухры!..»

Васо, выглянув в приемную, встретился взглядом с Мир-Джавадом и, едва заметно, кивнул головой. Мир-Джавад глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду со скалы, да не изучив дна, и пошел в кабинет Гаджу-сана, предстать перед ясными очами вождя, любимого всеми детьми мира…

Гаджу-сан разбирал бумаги на столе и не обращал ни малейшего внимания на застывшего по стойке «смирно» Мир-Джавада. Так и стоял полчаса, не шелохнувшись, Мир-Джавад. Уже муха, привлеченная новым неподвижным предметом, закружила возле его лица в поисках пищи, выискивая удобную площадку для посадки, а глаза Мир-Джавада пристально следили за ее полетом. Мир-Джавад незаметно и неслышно дул на муху, пытаясь отогнать назойливую пришелицу движением воздуха, но наглая муха была вне пределов воздушного потока, а потому не обращала никакого внимания на жалкие попытки лишить ее законного обеда. Наконец, решив, что покрытый потом лоб — самая лакомая часть этого столба, муха вцепилась в него лапками и забегала по лбу, насыщая свою утробу. А Мир-Джавад стоял и терпел, хотя ему еще никогда так не хотелось, до боли, до сладострастия, достать из кармана резинку и выстрелом в лоб расплющить негодяйку на месте…

Васо, по обыкновению подслушивающий у двери, вошел в кабинет, обеспокоенный затянувшимся молчанием. Только тогда Гаджу-сан посмотрел на стоявшего столбом, с мухой на лбу, Мир-Джавада.

— Значит, на мужчин перешел?.. Что, так женщины надоели? — ехидно, с издевкой спросил Гаджу-сан. — Как же ты так опростоволосился? Фотографии оказались в чужих руках… Насколько я понимаю, кроме меня, еще трое ознакомились с этой порнографией?

И Гаджу-сан сделал паузу, ожидая ответа Мир-Джавада. Тот, как конь, мотнул головой, отгоняя назойливую муху, проглотил слюну и хриплым от волнения голосом отчеканил:

— Предавший меня агент убит, ваше величество! Остались двое…

— Надеюсь, женщин ты простишь? — вспомнил о своей убитой жене Гаджу-сан. — Да! А ты сам-то видел эти гнусные снимки?..

Замечание вождя относительно женщин не оставляло сомнения у Мир-Джавада: Атабек — липовый наследник, а значит, все еще в числе смертных…

— Агент украл у меня фотоаппарат, я не успел проявить!

— А ты что, знаешь, кто эти двое? — деланно удивился Гаджу-сан, подходя к Мир-Джаваду.

— Разумеется! Агент обменялся фотографиями с моей женой на ее золотой значок и пропуск… А второй — Атабек! — с ненавистью сумрачно вздохнул Мир-Джавад над своей ошибкой.

Гаджу-сан впился, подойдя вплотную, в него желтыми рысьими глазами:

— Говори честно, негодяй! Метил в Атабека? Ему был вызов?

Мир-Джавад заранее обдумал всевозможные вопросы и упреки, «проиграл» разные варианты

ответов: он готов был рассказать о своем понятии чести семьи, и борьба за сохранение семьи тоже была бы подана во множестве вариантов, но такое обвинение он не обдумывал даже со своим больным воображением. Надо было срочно отвечать, молчание всегда расценивалось Гаджу-саном как признание своей вины и неспособность находить быстрые решения, поэтому, недолго думая, Мир-Джавад пошел «ва-банк».

— Мой повелитель, ничего не скроется от вашего мудрого взора! Все было именно так, как вы сказали, но делал я это скорей подсознательно, и вот почему: Атабек недостаточно почтительно относится к вашему величеству; сколько раз я заставал его развалившимся в кресле, с расстегнутой ширинкой сидит, в то время как разговаривает с вами, мой вождь, по телефону, зевает, стучит по столу, вы догадываетесь чем, мой повелитель, и я, хотя и обязан многим Атабеку, очевидно, не могу ему простить даже малейшего умаления вашего достоинства… Но это только мелочи, главное: погибший на операции мой предшественник на посту начальника инквизиции края что-то знал об участии, может, только косвенном, Атабека в мятеже. Атабек сам делал ему операцию и распорядился заклеить ему рот…

— Себе заклеить? — сыронизировал Гаджу-сан.

— Простите, вождь, неточно выразился… Начальнику, конечно. Делал он ему операцию, кажется, без наркоза, а меня заставил ему ассистировать, хотя я в этом деле совершенно ничего не смыслю. Возможно, что Атабек — великий хирург, но мой предшественник умер на столе.

Васо решил подыграть другу. Вытаращив от ужаса глаза, он завопил:

— Клянусь отца, я первый раз слышу! Отец, ты действительно великий вождь, если одним взглядом, как раскаленными щипцами, вытаскиваешь такие признания…

Гаджу-сан, гипнотизируя, продолжал, не мигая, смотреть пристально на Мир-Джавада, так удав смотрит на кролика.

— Атабек просил твоей головы! — наконец, нехотя произнес Учитель. — У тебя есть неделя, столько, сколько еще продлятся заседания. Если у меня будут основания не отпустить Атабека, я тебя прощу. В противном случае у Атабека будут развязаны руки. Можешь идти!

И пристально смотрел вслед, как Мир-Джавад, чеканя шаг, будто на параде, вышел из кабинета.

— Он все сделает, как надо! — прошептал отцу Васо, неслышно подкравшись сзади, но Гаджу-сан не слушал.

— Настал черед гнома! — думал он. — Дольше всех продержался из тех, кому я очень многим обязан.

И стал разжигать свою погасшую трубку.

«„А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов“. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит»…

Кирпик затеял опасную игру и сам это понимал. Но желание вернуть прежнюю власть пересилило чувство страха и опасности, чувство самосохранения. Еще он надеялся, что Гимрии будет стыдно рассказывать Гаджу-сану о своих шашнях с малолетними, десяти — двенадцати лет девочками, и он добровольно подаст в отставку. Фотографии, которыми обладал Кирпик, были омерзительнейшими. Желание затмило рассудок. Наивный Кирпик не мог понять, что его пощадили за огромные заслуги в расправах с военными, а вообще, с этого поста добровольно уходят лишь в могилу. А ценность работника такого ранга определяется количеством компрометирующих документов. Очень уж Кирпику хотелось опять стать хозяином жизни и смерти десятков миллионов людей…