Охота на сурков
Шрифт:
— Назад, в машину! — крикнул я. — Я еще не вполне уверен…
Не слушая, Ксана продолжала ковылять на своих высоких каблуках; в двух шагах от меня она остановилась.
— Перестань, — сказала она уже почти без дрожи в голосе и менее сурово. — Ты уже вполне уве-е-е-рен! Уверен, что тебя сбил с толку свист сурков. А ведь совсем недавно в долине Розег мы слышали, как они насвистывали.
— Это было днем. Разве сурки могут свистеть в три часа ночи?.. В это время они должны спать как сурки.
— Очень просто, наша машина их разбудила. И началась цепная реакция… Неужели ты не слышишь?
Да, правда. Теперь во всей этой каменной пустыне — и вблизи и вдали — уже не таясь резко свистели
— Пойми, мне холодно. Почему ты стоишь коленопреклоненный у римской колонны, Требла? Ждешь прихода римлян? А может, как старый приверженец Ганнибала, хочешь заманить их в ловушку?
— Почти угадала, Слонофилка. В это серое, точно слоновья шкура, утро я жду слонов Ганнибала. На сей раз мы завоюем Рим.
3
Утром следующего дня я решил перейти в наступление.
Спал я, наверно, часа четыре, сквозь вырезанные в деревянных ставнях сердечки в комнату пробивалось очень яркое раннее утро, ослепительно голубой понедельник; Ксана стояла в своей рясе; я видел только ее согнутую спину, она наклонилась над умывальником, из крана текла вода, и Ксану тошнило, но вела она себя необычайно тихо, так тихо, что шум воды заглушал все звуки; я опять заснул, а потом, когда проснулся, часы на приходской церкви пробили десять; Ксана спала, повернувшись ко мне спиной, видимо, спала крепким сном в своей красивой прозрачной ночной рубашке земляничного цвета (по сравнению с новым халатом рубашка была на редкость элегантной); я спросил себя, не приснилась ли мне вся сцена у умывальника? И тихо-тихо встал, накинул на плечи бурнус, взял с ночного столика «вальтер» и на цыпочках отправился в свой «кабинет». В коридоре на стуле я увидел поднос с завтраком для нас; кофейник был прикрыт стеганой юбкой пастушки в стиле рококо, этот изысканный колпак для кофейника принадлежал мадам Фауш. Не притронувшись к завтраку, я быстро принял душ и прошмыгнул к себе в «кабинет», так и не взяв подноса с едой; там я поспешно натянул ярко-красную фланелевую рубашку, надел старые пикейные панталоны и, быстро вытащив узкий ремень с патронташем из вечерних брюк, просунул его в петли будничных штанов, сунул «вальтер» в кобуру, мигом накинул на себя вельветовую куртку и под конец запихнул в мои удобные светло-коричневые полуботинки штрипки узких панталон (в ту пору вышедших из моды — Джакса подарил мне на свадьбу двадцать пар этих летних штанов, почитаемых в императорско-королевском государстве).
Понедельник. День аттракциона ужасов. 10 ч. 20 м. утра.
В двух открытых окошках почты я увидел незнакомые лица — девушку и молодого человека. Поэтому, пройдя через зал, я поднялся по лестнице в квартиру мадам Фауш. Почтмейстерша и господин Душлет, пожилой почтовый служащий, с довольно-таки длинными всклокоченными седыми волосами, сидели за кухонным столом и поглощали свой запоздалый «девятичасовой» («В девять часов — второй завтрак»), состоявший из хлеба, сыра и красного вина; оба они были в одинаковых длинных рабочих халатах цвета хаки. С первого взгляда трудно было определить, кто из них мужчина, а кто женщина. Почтмейстерша с места в карьер сообщила, что хоть ее «господин супруг», закончив военную переподготовку, находится в отъезде, все равно с начала этой недели, первой недели летнего сезона, их заведение из простого почтового отделения превратилось в почтамт, поскольку у них теперь более трех служащих. В конце она сказала:
— Вы явились домой на рассвете. Пробирались тихо, как мыши, но я все равно услышала.
— Большое спасибо. Почта мне есть?
— Не-е-ет! — протянул господин Душлет с полным ртом.
— Ни телеграммы, ни срочного письма?
— Не-е-ет!
— Ни одного-единственного письма?
— Не-е-ет!
— Может быть, ваша корреспонденция прибудет днем, — сказала мадам Фауш и принялась мыть посуду, в то время как господин Душлет, не попрощавшись, покинул нас.
— Простите, милая мадам Фауш, но мне придется обременить вас просьбой.
— Опременить меня? Интересно, чем вы можете меня опременить? Летом меня ничто не опременяет.
— Почему именно летом?
— Да потому, что я не сурок.
— При чем здесь сурок?
— А при том, что педные сурки даже летом ходят в меховых шупах.
Беседуя со мной, почтмейстерша скинула с себя халат и продолжала орудовать в весьма своеобразном туалете — в лыжных брюках и в летней спортивной сорочке, обтягивавшей ее несуществующую грудь. Потом она досуха вытерла свои худые жилистые мужские руки и, подбоченясь, спросила:
— Так что вам угодно?
— Могли бы вы оказать мне любезность?.. Одним словом, если меня сегодня вызовут к междугородному или международному телефону… словом, если кто-нибудь позвонит и меня не окажется дома, то, прошу вас, н-е-е звать к телефону мою жену. Передайте тому, кто мне позвонит, пусть попытается связаться со мной попозже днем… во вторую половину дня я буду ждать звонка в баре отеля Пьяцагалли в Санкт-Морице. Надеюсь, вы передадите это тому… тому, кто мне, может быть, позвонит.
— Особенно если вам позвонит не тот, а та? Ха.
— Шутки здесь неуместны. В случае если на мое имя придет срочное письмо или телеграмма, прошу передать их мне в руки.
— Очевидно, господин парой ожидает billet d’amour [210] .
— Не угадали. Если придет телеграмма или письмо, адресованные м-о-о-о-ей жене, тогда т-о-о-о-же, пожалуйста, не передавайте ей, а вручите письмо или телеграмму мне.
— Вы подстрекаете меня к служенному преступлению.
210
Любовная записка (франц.).
— Ни к чему я вас не подстрекаю, — сказал я без тени улыбки.
— У господина парона и так достаточно всего на совести.
— Что вы имеете в виду?
— Пез всякой причины человека не везут в Самедан в полицию на допрос. Может пыть, вы какая-нибудь важная шишка, государственный преступник… Но вы против Гитлера, потому я на вашей стороне.
— Это делает мне честь.
— Да, надеюсь, вы не коммунист. Впрочем, пароны не пывают коммунистами.
— Ошибаетесь, милейшая. Сам Ленин по происхождению принадлежал к служилому дворянству. И Чичерин, и Вит фон Голсенау, то есть Людвиг Ренн, и многие другие.
— Гм, — равнодушно хмыкнула мадам Фауш. — Хоооладрью, — вдруг пропела она на тирольский лад своим хриплым голосом, — теперь-то я уж точно догадалась, где сопака зарыта. Вы, стало пыть, шпионите за своей супругой, вы ее jaloux [211] .
— Я из принципа не jaloux, — покривил я душой. — Впрочем, мне кажется, вам я могу довериться. Понимаете, речь идет о дурной вести и я… я хочу уберечь жену от нервного потрясения.
211
Ревнуете (франц.).