Охота на волков

Высоцкий Владимир Семенович

III. ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ Вдруг словно канули во мрак Портреты и врачи, Жар от меня струился как От доменной печи. Я злую ловкость ощутил — Пошел как на таран, — И фельдшер еле защитил Рентгеновский экран. И – горлом кровь, и не уймешь — Залью хоть всю Россию, — И – крик: «На стол его, под нож! Наркоз! Анестезию!» Мне обложили шею льдом — Спешат, рубаху рвут, — Я ухмыляюсь красным ртом, Как на манеже шут. Я сам кричу себе: «Трави! — И напрягаю грудь. — В твоей запекшейся крови Увязнет кто-нибудь!» Я б мог, когда б не глаз да глаз, Всю землю окровавить, — Жаль, что успели медный таз Не вовремя подставить! Уже я свой не слышу крик, Не узнаю сестру, — Вот сладкий газ в меня проник, Как водка поутру. Цветастый саван скрыл и зал, И лица докторов, — Но я им всё же доказал, Что умственно здоров! Слабею, дергаюсь и вновь Травлю, – но иглы вводят И льют искусственную кровь — Та горлом не выходит. «Хирург, пока не взял наркоз, Ты голову нагни, — Я важных слов не произнес — Послушай, вот они. Взрезайте с богом, помолясь, Тем более бойчей, Что эти строки не про вас, А про других врачей!.. Я лег на сгибе бытия, На полдороге к бездне, — И вся история моя — История болезни. Я был здоров – здоров как бык, Как целых два быка, — Любому встречному в час пик Я мог намять бока. Идешь, бывало, и поёшь, Общаешься с людьми, И вдруг – на стол тебя, под нож, — Допелся, черт возьми!..» «Не огорчайтесь, милый друг, — Врач стал чуть-чуть любезней. — Почти у всех людей вокруг — История болезни. Всё человечество давно Хронически больно — Со дня творения оно Болеть обречено. Сам первый человек хандрил — Он только это скрыл, — Да и Создатель болен был, Когда наш мир творил. Вы огорчаться не должны — Для вас покой полезней, — Ведь вся история страны — История болезни. У

человечества всего — То колики, то рези, — И вся история его — История болезни. Живет больное всё бодрей, Всё злей и бесполезней — И наслаждается своей Историей болезни…» 1976 ГЕРБАРИЙ Лихие пролетарии, Закушав водку килечкой, Спешат в свои подполия Налаживать борьбу, — А я лежу в гербарии, К доске пришпилен шпилечкой, И пальцами до боли я По дереву скребу. Корячусь я на гвоздике, Но не меняю позы. Кругом – жуки-навозники И мелкие стрекозы, — По детству мне знакомые — Ловил я их, копал, Давил, – но в насекомые Я сам теперь попал. Под всеми экспонатами — Эмалевые планочки, — Всё строго по-научному — Указан класс и вид… Я с этими ребятами Лежал в стеклянной баночке, Дрались мы, – это к лучшему: Узнал, кто ядовит. Я представляю мысленно Себя в большой постели, — Но подо мной написано: «Невиданный доселе»… Я гомо был читающий, Я сапиенсом был, Мой класс – млекопитающий, А вид… уже забыл. В лицо ль мне дуло, в спину ли, В бушлате или в робе я — Тянулся, кровью крашенный, Как звали, к шалашу, — И на тебе – задвинули В наглядные пособия, — Я злой и ошарашенный На стеночке вишу. Оформлен как на выданье, Стыжусь как ученица, — Жужжат шмели солидные, Что надо подчиниться, А бабочки хихикают На странный экспонат, Сороконожки хмыкают И куколки язвят. Ко мне с опаской движутся Мои собратья прежние — Двуногие, разумные, — Два пишут – три в уме. Они пропишут ижицу — Глаза у них не нежные, — Один брезгливо ткнул в меня И вывел резюме: «Итак, с ним не налажены Контакты, и не ждем их, — Вот потому он, гражданы, Лежит у насекомых. Мышленье в ём не развито, И вечно с ним ЧП, — А здесь он может разве что Вертеться на пупе». Берут они не круто ли?! — Меня нашли не во поле! Ошибка это глупая — Увидится изъян, — Накажут тех, кто спутали, Заставят, чтоб откнопили, — И попаду в подгруппу я Хотя бы обезьян. Нет, не ошибка – акция Свершилась надо мною, — Чтоб начал пресмыкаться я Вниз пузом, вверх спиною, — Вот и лежу, расхристанный, Разыгранный вничью, Намеренно причисленный К ползучему жучью. Червяк со мной не кланится, А оводы со слепнями Питают отвращение К навозной голытьбе, — Чванливые созданьица Довольствуются сплетнями, — А мне нужны общения С подобными себе! Пригрел сверчка-дистрофика — Блоха сболтнула, гнида — И глядь – два тертых клопика Из третьего подвида, — Сверчок полузадушенный Вполсилы свиристел, Но за покой нарушенный На два гвоздочка сел. А может, всё провертится И соусом приправится… В конце концов, ведь досочка — Не плаха, говорят, — Всё слюбится да стерпится: Мне даже стали нравиться Молоденькая осочка И кокон-шелкопряд. Да, мне приятно с осами — От них не пахнет псиной, Средь них бывают особи И с талией осиной. И кстати, вдруг из коконов Родится что-нибудь Такое, что из локонов И что имеет грудь… Паук на мозг мой зарится, Клопы кишат – нет роздыха, Невестой хороводится Красавица оса… Пусть что-нибудь заварится, А там – хоть на три гвоздика, — А с трех гвоздей, как водится, Дорога – в небеса. В мозгу моем нахмуренном Страх льется по морщинам: Мне будет шершень шурином — А что мне будет сыном?.. Я не желаю, право же, Чтоб трутень был мне тесть! Пора уже, пора уже Напрячься и воскресть! Когда в живых нас тыкали Булавочками колкими — Махали пчелы крыльями, Пищали муравьи, — Мы вместе горе мыкали — Все проткнуты иголками, — Забудем же, кем были мы, Товарищи мои! Заносчивый немного я, Но – в горле горечь комом: Поймите, я, двуногое, Попало к насекомым! Но кто спасет нас, выручит, Кто снимет нас с доски?! За мною – прочь со шпилечек, Сограждане жуки! И, как всегда в истории, Мы разом спины выгнули, — Хоть осы и гундосили, Но кто силен, тот прав, — Мы с нашей территории Клопов сначала выгнали И паучишек сбросили За старый книжный шкаф. Скандал потом уляжется, Зато у нас все дома, И поживают, кажется, Вполне не насекомо. А я – я тешусь ванночкой Без всяких там обид… Жаль, над моею планочкой Другой уже прибит. 1976 ДВЕ СУДЬБЫ Жил я славно в первой трети Двадцать лет на белом свете — по учению, Жил безбедно и при деле, Плыл, куда глаза глядели, — по течению. Заскрипит ли в повороте, Затрещит в водовороте — я не слушаю. То разуюсь, то обуюсь, На себя в воде любуюсь — брагу кушаю. И пока я наслаждался, Пал туман и оказался в гиблом месте я, — И огромная старуха Хохотнула прямо в ухо, злая бестия. Я кричу, – не слышу крика, Не вяжу от страха лыка, вижу плохо я, На ветру меня качает… «Кто здесь?» Слышу – отвечает: «Я, Нелегкая! Брось креститься, причитая, — Не спасет тебя святая Богородица: Кто рули да весла бросит, Тех Нелегкая заносит — так уж водится!» И с одышкой, ожиреньем Ломит, тварь, по пням, кореньям тяжкой поступью. Я впотьмах ищу дорогу, Но уж брагу понемногу — только по сту пью. Вдруг навстречу мне – живая Колченогая Кривая — морда хитрая: «Не горюй, – кричит, – болезный, Горемыка мой нетрезвый, — слезы вытру я!» Взвыл я, ворот разрывая: «Вывози меня, Кривая, — я на привязи! Мне плевать, что кривобока, Криворука, кровоока, — только вывези!» Влез на горб к ней с перепугу, — Но Кривая шла по кругу — ноги разные. Падал я и полз на брюхе — И хихикали старухи безобразные. Не до жиру – быть бы живым, — Много горя над обрывом, а в обрыве – зла. «Слышь, Кривая, четверть ставлю — Кривизну твою исправлю, раз не вывезла! Ты, Нелегкая, маманя! Хочешь истины в стакане — на лечение? Тяжело же столько весить, А хлебнешь стаканов десять — облегчение!» И припали две старухи Ко бутыли медовухи — пьянь с ханыгою, — Я пока за кочки прячусь, К бережку тихонько пячусь — с кручи прыгаю. Огляделся – лодка рядом, — А за мною по корягам, дико охая, Припустились, подвывая, Две судьбы мои – Кривая да Нелегкая. Греб до умопомраченья, Правил против ли теченья, на стремнину ли, — А Нелегкая с Кривою От досады, с перепою там и сгинули! 1976 ПЕСНЯ О СУДЬБЕ Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену, За мною пес – Судьба моя, беспомощна, больна, — Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену — Глядит, глаза навыкате, и с языка – слюна. Морока мне с нею — Я оком грустнею, Я ликом тускнею И чревом урчу, Нутром коченею, А горлом немею, — И жить не умею, И петь не хочу! Должно быть, старею, — Пойти к палачу… Пусть вздернет на рею, А я заплачу. Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну, Но жаль ее, голодную, – ласкается, дрожит, — Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну — Она, когда насытится, всегда подолгу спит. Тогда я гуляю, Петляю, вихляю, Я ваньку валяю И небо копчу. Но пса охраняю, Сам вою, сам лаю — О чем пожелаю, Когда захочу. Нет, не постарею — Пойду к палачу, — Пусть вздернет скорее, А я приплачу. Бывают дни, я голову в такое пекло всуну, Что и Судьба попятится, испуганна, бледна, — Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну — С тех пор ни дня без стакана, еще ворчит она: Закуски – ни корки! Мол, я бы в Нью-Йорке Ходила бы в норке, Носила б парчу!.. Я ноги – в опорки, Судьбу – на закорки, — И в гору и с горки Пьянчугу влачу. Когда постарею, Пойду к палачу, — Пусть вздернет на рею, А я заплачу. Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком — Пошла, родимая, вразнос и изменила лик, — Хамила, безобразила и обернулась Роком, — И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык. Мне тяжко под нею, Гляди – я синею, Уже сатанею, Кричу на бегу: «Не надо за шею! Не надо за шею! Не надо за шею, — Я петь не смогу!» Судьбу, коль сумею, Снесу к палачу — Пусть вздернет на рею, А я заплачу! <1976> ГИМН МОРЮ И ГОРАМ Заказана погода нам Удачею самой, Довольно футов нам под киль обещано, И небо поделилось с океаном синевой — Две синевы у горизонта скрещены. Не правда ли, морской хмельной невиданный простор Сродни горам в безумье, буйстве, кротости: Седые гривы волн чисты, как снег на пиках гор, И впадины меж ними – словно пропасти! Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! Нам сам Великий случай – брат, Везение – сестра, Хотя – на всякий случай – мы встревожены. На суше пожелали нам ни пуха ни пера, Созвездья к нам прекрасно расположены. Мы все – впередсмотрящие, все начали с азов, И если у кого-то невезение — Меняем курс, идем на SOS, как там, в горах, – на зов, На помощь, прерывая восхождение. Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! Потери

подсчитаем мы, когда пройдет гроза, — Не сединой, а солью убеленные, — Скупая океанская огромная слеза Умоет наши лица просветленные… Взята вершина – клотики вонзились в небеса! С небес на землю – только на мгновение: Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса — И снова начинаем восхождение. Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! 1976 ПРИТЧА О ПРАВДЕ И ЛЖИ Булату Окуджаве Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек, — Грубая Ложь эту Правду к себе заманила: Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег. И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась во сне, — Грубая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась – и осталась довольна вполне. И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью: Баба как баба, и что ее ради радеть?! — Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, — Если, конечно, и ту и другую раздеть. Выплела ловко из кос золотистые ленты И прихватила одежды, примерив на глаз; Деньги взяла, и часы, и еще документы, — Сплюнула, грязно ругнулась – и вон подалась. Только к утру обнаружила Правда пропажу — И подивилась, себя оглядев делово: Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего. Правда смеялась, когда в нее камни бросали: «Ложь это всё, и на Лжи одеянье мое…» Двое блаженных калек протокол составляли И обзывали дурными словами ее. Стервой ругали ее, и похуже чем стервой, Мазали глиной, спустили дворового пса… «Духу чтоб не было, – на километр сто первый Выселить, выслать за двадцать четыре часа!» Тот протокол заключался обидной тирадой (Кстати, навесили Правде чужие дела): Дескать, какая-то мразь называется Правдой, Ну а сама – пропилась, проспалась догола. Чистая Правда божилась, клялась и рыдала, Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, — Грязная Ложь чистокровную лошадь украла — И ускакала на длинных и тонких ногах. Некий чудак и поныне за Правду воюет, — Правда, в речах его правды – на ломаный грош: «Чистая Правда со временем восторжествует!..» Если проделает то же, что явная Ложь! Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь. Могут раздеть, – это чистая правда, ребята, — Глядь – а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь – на часы твои смотрит коварная Ложь. Глядь – а конем твоим правит коварная Ложь. 1977 ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ – НЕВЕРОЯТНОЕ» ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА – С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИ Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача, Вся Канатчикова дача К телевизору рвалась, — Вместо чтоб поесть, помыться, Уколоться и забыться, Вся безумная больница У экрана собралась. Говорил, ломая руки, Краснобай и баламут Про бессилие науки Перед тайною Бермуд, — Все мозги разбил на части, Все извилины заплел — И канатчиковы власти Колют нам второй укол. Уважаемый редактор! Может, лучше – про реактор? Про любимый лунный трактор?! Ведь нельзя же! – год подряд: То тарелками пугают — Дескать, подлые, летают; То у вас собаки лают, То руины – говорят! Мы кой в чем поднаторели: Мы тарелки бьем весь год — Мы на них собаку съели, — Если повар нам не врет. А медикаментов груды — В унитаз, кто не дурак. Это жизнь! И вдруг – Бермуды! Вот те раз! Нельзя же так! Мы не сделали скандала — Нам вождя недоставало: Настоящих буйных мало — Вот и нету вожаков. Но на происки и бредни Сети есть у нас и бредни — Не испортят нам обедни Злые происки врагов! Это их худые черти Бермутят воду во пруду, Это всё придумал Черчилль В восемнадцатом году! Мы про взрывы, про пожары Сочиняли ноту ТАСС… Тут примчались санитары — Зафиксировали нас. Тех, кто был особо боек, Прикрутили к спинкам коек — Бился в пене параноик Как ведьмак на шабаше: «Развяжите полотенцы, Иноверы, изуверцы! Нам бермуторно на сердце И бермутно на душе!» Сорок душ посменно воют — Раскалились добела, — Во как сильно беспокоют Треугольные дела! Все почти с ума свихнулись — Даже кто безумен был, — И тогда главврач Маргулис Телевизор запретил. Вон он, змей, в окне маячит — За спиною штепсель прячет, — Подал знак кому-то – значит, Фельдшер вырвет провода. Нам осталось уколоться — И упасть на дно колодца, И пропасть на дне колодца, Как в Бермудах, навсегда. Ну а завтра спросят дети, Навещая нас с утра: «Папы, что сказали эти Кандидаты в доктора?» Мы откроем нашим чадам Правду – им не всё равно: «Удивительное рядом — Но оно запрещено!» Вон дантист-надомник Рудик — У него приемник «Грундиг», — Он его ночами крутит — Ловит, контра, ФРГ. Он там был купцом по шмуткам — И подвинулся рассудком, — К нам попал в волненье жутком С номерочком на ноге. Прибежал, взволнован крайне, — Сообщеньем нас потряс, Будто – наш научный лайнер В треугольнике погряз: Сгинул, топливо истратив, Весь распался на куски, — Двух безумных наших братьев Подобрали рыбаки. Те, кто выжил в катаклизме, Пребывают в пессимизме, — Их вчера в стеклянной призме К нам в больницу привезли — И один из них, механик, Рассказал, сбежав от нянек, Что Бермудский многогранник — Незакрытый пуп Земли. «Что там было? Как ты спасся?» — Каждый лез и приставал, — Но механик только трясся И чинарики стрелял. Он то плакал, то смеялся, То щетинился как еж, — Он над нами издевался, — Сумасшедший – что возьмешь! Взвился бывший алкоголик, Матерщинник и крамольник: «Надо выпить треугольник! На троих его! Даешь!» Разошелся – так и сыпит: «Треугольник будет выпит! — Будь он параллелепипед, Будь он круг, едрена вошь!» Больно бьют по нашим душам «Голоса» за тыщи миль, — Зря «Америку» не глушим, Зря не давим «Израиль»: Всей своей враждебной сутью Подрывают и вредят — Кормят, поят нас бермутью Про таинственный квадрат! Лектора из передачи! Те, кто так или иначе Говорят про неудачи И нервируют народ! Нас берите, обреченных, — Треугольник вас, ученых, Превратит в умалишенных, Ну а нас – наоборот. Пусть – безумная идея, — Не решайте сгоряча. Отвечайте нам скорее Через доку главврача! С уваженьем… Дата. Подпись, Отвечайте нам – а то, Если вы не отзоветесь, Мы напишем… в «Спортлото»! 1977

* * *

Мне судьба – до последней черты, до креста Спорить до хрипоты (а за ней – немота), Убеждать и доказывать с пеной у рта, Что – не то это вовсе, не тот и не та! Что – лабазники врут про ошибки Христа, Что – пока еще в грунт не влежалась плита, — Триста лет под татарами – жизнь еще та: Маета трехсотлетняя и нищета. Но под властью татар жил Иван Калита, И уж был не один, кто один против ста. <Пот> намерений добрых и бунтов тщета, Пугачевщина, кровь и опять – нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, — Повторю даже в образе злого шута, — Но не стоит предмет, да и тема не та, — Суета всех сует – все равно суета. Только чашу испить – не успеть на бегу, Даже если разлить – всё равно не смогу; Или выплеснуть в наглую рожу врагу — Не ломаюсь, не лгу – всё равно не могу! На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу! Что же с чашею делать?! Разбить – не могу! Потерплю – и достойного подстерегу: Передам – и не надо держаться в кругу И в кромешную тьму, и в неясную згу, — Другу передоверивши чашу, сбегу! Смог ли он ее выпить – узнать не смогу. Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, Я о чаше невыпитой здесь ни гугу — Никому не скажу, при себе сберегу, — А сказать – и затопчут меня на лугу. Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу, И веселый манер, на котором шучу… Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить – не хочу, — На ослабленном нерве я не зазвучу — Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! Лучше я загуляю, запью, заторчу, Всё, что ночью кропаю, – в чаду растопчу, Лучше голову песне своей откручу, — Но не буду скользить словно пыль по лучу! …Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба, Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, — Я умру и скажу, что не всё суета! 1978 ПИСЬМО К ДРУГУ, ИЛИ ЗАРИСОВКА О ПАРИЖЕ Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу — И то, что слышу, и то, что вижу, — Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку: Когда состарюсь – издам книжонку Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже Нужны – как в бане пассатижи. Все эмигранты тут второго поколенья — От них сплошные недоразуменья: Они всё путают – и имя, и названья, — И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья». А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже Нужны – как в русской бане лыжи! Я сам завел с француженкою шашни, Мои друзья теперь – и Пьер, и Жан. Уже плевал я с Эйфелевой башни На головы беспечных парижан! Проникновенье наше по планете Особенно заметно вдалеке: В общественном парижском туалете Есть надписи на русском языке! 1978 I. ОХОТА НА ВОЛКОВ Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня – опять как вчера: Обложили меня, обложили — Гонят весело на номера! Из-за елей хлопочут двустволки — Там охотники прячутся в тень, — На снегу кувыркаются волки, Превратившись в живую мишень. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Не на равных играют с волками Егеря – но не дрогнет рука, — Оградив нам свободу флажками, Бьют уверенно, наверняка. Волк не может нарушить традиций, — Видно, в детстве – слепые щенки — Мы, волчата, сосали волчицу И всосали: нельзя за флажки! И вот – охота на волков, идет охота, — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Наши ноги и челюсти быстры, — Почему же, вожак, – дай ответ — Мы затравленно мчимся на выстрел И не пробуем – через запрет?! Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время мое: Тот, которому я предназначен, Улыбнулся – и поднял ружье. Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. Я из повиновения вышел — За флажки, – жажда жизни сильней! Только сзади я радостно слышал Удивленные крики людей. Рвусь из сил – и из всех сухожилий, Но сегодня не так, как вчера: Обложили меня, обложили — Но остались ни с чем егеря! Идет охота на волков, идет охота — На серых хищников, матерых и щенков! Кричат загонщики, и лают псы до рвоты, Кровь на снегу – и пятна красные флажков. 1968