Охота за наследством Роузвудов
Шрифт:
Главная проблема в том, что в словах Дэйзи есть логика. Прожив с бабушкой почти целый год, я постоянно наблюдала, как она отказывала в просьбах об инвестициях со стороны бизнесменов, которых подставил отец, что явно не способствовало имиджу филантропа. Но я не думаю, что бабушка растранжирила все деньги. Она всегда была деловой женщиной, мыслящей стратегически. Ее главным приоритетом была «Роузвуд инкорпорейтед», и она управляла этой компанией безупречно. Именно при ней масштабы компании стали велики как никогда.
Но иногда я не могу не гадать, был бы сейчас жив
Мы сворачиваем на частную дорогу. Роузвуд-Мэнор – единственный дом в городе, на территорию которого надо заезжать через ворота, но особняк дяди Арбора тоже выглядит внушительно. В нем живут только он и Дэйзи, но он огромен, окружен территорией, занимающей несколько акров, имеет девять спален и задний двор, ничем не уступающий бабушкиному. Бассейн, гидромассажная ванна, чаша для костра и вездесущие кусты роз явно говорят о том, что все это принадлежит Роузвудам. Безукоризненный белый кирпич стен копирует бабушкин особняк, но дом дяди Арбора лишен того элегантного очарования старины, которое окутывает имение, куда путь нам отныне заказан.
Дядя Арбор останавливается перед гаражом на четыре машины. Дэйзи выскакивает из автомобиля еще до того, как ее отец заглушает мотор, и в бешенстве вбегает в парадную дверь.
– Иди в дом, – устало говорит мне дядя Арбор. – А я вернусь туда и посмотрю, не удастся ли вразумить Фрэнка.
Я вцепляюсь в спинку его сиденья.
– Но ведь у тех женщин есть пистолеты.
– Я знаю. – Его голос звучит хрипло. – Я буду вести себя осторожно. Пока этот вопрос не будет улажен, этот дом – это и твой дом, Лили. У тебя всегда была здесь своя комната, но остальная его часть – тоже твоя. Это еще одна тема, на которую мне надо поговорить с Фрэнком. Я знаю, что тебе скоро исполнится восемнадцать и что тебе не нужен будет законный опекун, но я хочу сделать так, чтобы ты была обеспечена всем необходимым.
Я чувствую ком в горле, тянусь к дяде и целую его в щеку.
– Спасибо.
Я вхожу в дом, затворив за собой огромную дверь. Я прислоняюсь к ней спиной, а глаза горят от непролитых слез. А ведь я провела весь минувший год, стараясь доказать бабушке, что умею владеть собой и что я до кончиков ногтей именно та идеальная внучка, которой она хотела меня видеть.
Но сейчас мне хочется одного – что-нибудь разбить.
– Почему ты никогда не поддерживаешь мои идеи – вообще никакие?
Дэйзи стоит в дверном проеме парадной гостиной, уперев руки в бока. Убранство здесь ультрасовременное, совсем не похожее на традиционный стиль, царящий в особняке. На стенах висят абстрактные картины, большую часть комнаты занимает обитый блестящей черной кожей секционный диван. Камин отделан белым мрамором, на полке стоят серебряные канделябры. В черном шелковом платье Дэйзи выглядит так, будто была создана для этого дома, а он – для нее. Все еще стоя в вестибюле, я чувствую себя тем, кем и являюсь – непрошеной гостьей.
– Потому что это всего лишь легенда. – Мой голос тих и насмешлив. Если она хочет ссоры, то я буду
– Но это чертовски подозрительно, неужели непонятно? Если все ее деньги все еще существуют, то они, должно быть, спрятаны в особняке. Скорее всего, именно поэтому нам теперь туда вход закрыт и поэтому же она недавно уволила весь персонал.
– Она их уволила? – Это объясняет, почему из особняка после вечеринки нас отвез не Стьюи и почему тогда я не узнавала никого из поваров и другой прислуги. Бабушка была привязана к ним. Она бы не уволила их без необходимости. – Но с какой стати бабушке было это делать? С какой стати ей было что-то прятать?
Дэйзи сникает.
– Я не знаю.
– Еще бы. Откуда тебе знать.
Дэйзи пристально смотрит на меня:
– Что ж, я хотя бы пытаюсь это понять. А ты просто впала в прострацию. – Она выходит в вестибюль и приближается ко мне. – Все это здорово злит тебя, да? Ведь в твоих глазах бабушка не могла сделать ничего неправильного, ничего плохого. Во всяком случае, до той самой вечеринки, когда оказалось, что она оплатила поездку в Милан для меня, а не для тебя.
Я ощетиниваюсь, на языке вертится тысяча едких ответов, но ни один из них так и не слетает с губ. Я просто поворачиваюсь к ней спиной и в ярости начинаю подниматься по лестнице.
– Что? Разве ты не думала, что получишь все? – не унимается Дэйзи, преследуя меня до самой комнаты. – Ты думала, что бабушка оставит тебе все деньги, потому что ты жила с ней. Признай, что ты тоже зла на нее.
Дойдя до двери в свою комнату, я резко разворачиваюсь, и в моих глазах читается что-то такое, отчего Дэйзи пятится, пока не утыкается в противоположную стену коридора.
– Ты ничего не знаешь о том, что я думала. Оставь меня в покое. – И я захлопываю дверь прямо перед ее носом.
Она пинает ее с другой стороны, затем захлопывает собственную дверь и через несколько секунд врубает музыку на полную катушку. Я сжимаю зубы, и по щекам текут слезы, которые я сдерживала весь день.
– Ненавижу тебя! – кричу я бледно-голубым стенам и ковру такого же цвета.
Это последние слова, которые я сказала отцу, и воспоминание о том дне обрушивается на меня. Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! Иногда я не понимаю, почему два самых могущественных слова так легко слетают с языка, хотя могут изменить все. Ненавижу и люблю.
Хотя мне всегда было нелегко произнести последнее.
Я смотрю на себя в зеркало туалетного столика и сдавленно смеюсь. По щекам размазана черная тушь, делая меня похожей на клоуна, что вполне уместно, потому что все происходящее напоминает дурную шутку. Во время оглашения завещания я действительно на секунду подумала, что могу унаследовать все состояние – в возрасте семнадцати лет.
«Почти восемнадцати», – шепчет тихий голосок в голове, что никак не помогает делу.