Охотничьи тропы
Шрифт:
Сейчас ему казалось — опоздай он к главному омуту и все пропало: все рыбаки, непременно, поймают больше его в этот день, и ему стыдно будет глядеть и жене, и колхозникам в глаза.
Узкое и без того русло реки, в «Щеках», у Бучила, сузилось еще больше. Высокие коричневые утесы с лепившимися по отвесам черными пихтами на обоих берегах делали реку в этом месте еще сумрачнее и грознее.
Обомшелый обломок скалы перегородил Черновую на два стремительных рукава. С шумом разбивающаяся об утес, белая кипящая струя за скалой образовывала крутящийся, глубокий омут с муаровой водой.
Адуев
Лесу необычно рвануло, и по мгновенно полегчавшему, словно сделавшемуся вдруг пустым удилищу, Адуев все понял. Он поднял удочку и увидел на тонком ее конце жалкий обрывок лесы величиной с четверть.
В первый момент он смотрел на нее остановившимися глазами. Грудь рыбака высоко поднималась под рубахой, на побледневшем лбу выступил пот.
— Мать честная!.. — Он бросил удилище и полез на скалистый утес.
Посторонний счел бы рыбака сумасшедшим.
Подмытый волнами утес навис над омутом метрах в шести от воды. Адуев лег на него грудью и, перегнувшись, стал пристально смотреть в омут. Первое, что он увидел, это — прозрачную до дна воду с кипевшими в ней, как в нарзане, серебряными пузырьками воздуха, стремительно несущимися от узкого рукава. Но вскоре в непрерывном: потоке воды он рассмотрел неподвижно стоявших, словно подвешенных за нитки крупных черноспинных хариусов, подрагивающих поджаберными плавниками.
Рыбы стояли встречь несущемуся потоку, и Адуеву непонятно было, какая сила удерживает их на одном месте. Но не хариусы интересовали в этот момент рыбака. По страшному рывку он знал, что наживку схватил крупный таймень, но, как ни всматривался, не смог увидеть хищника в омуте.
«Ушел, значит… Накололся и ушел…» — с грустью решил рыбак и уже совсем было собрался слезать с утеса, как вдруг в двух саженях от того места, куда смотрел он, вывернулся из воды огромный розовобокий таймень. Рыба стремительно схватила нивесть откуда занесенный в омут желтый березовый лист, взволновала воду и ушла на дно.
— А, голубчик, вот где ты!..
Вскоре Селифон разглядел его, лежавшего на дне, как большая коряга. Таймень медленно шевелил жаберными крышками величиной с блюдце. У губы тайменя, как длинные сомовьи усы, развевались несколько оборванных им рыбацких лесок.
— Эдакий чертило! Эдакий чертило! — не переставал шептать Адуев, слезая с утеса на землю. — Голодный… Жирует… Но на червя теперь чорта с два… — негромко разговаривал Селифон.
Рыбак достал из кармана крепкую пеньковую лесу с крупным самодельным крючком и кусок серой суконки. Потом обернул ею крюк и по величине и по форме наподобие мыши, высвободил острое жало, распушил и оправил концы суконки… К омуту подошел крадучись, чтобы не упала на воду тень. Лесу забросил сильным швырком. Насадка с плеском упала в омут. Не задерживая ее ни на секунду, рыбак повел снасть поперек течения легкими подергиваниями, подражая движению плывущей по воде мыши.
Хищник вывернулся из глубины и ударил хвостом добычу. Потом
Около часа мучил тайменя Селифон Адуев, переплывая несколько раз неширокую в этом месте Черновую, пока огромная рыба не всплыла бело-розовым брюхом кверху.
Рыбак осторожно вышел на берег и стал медленно подводить рыбу. Хищник только широко раскрывал рот да устало шевелил огромными плавниками.
Вот уже и конец удилища, вот и пеньковая леса в руках у рыбака. Таймень уже рядом с берегом и вот-вот заденет брюхом за галечник.
Адуев как можно ближе перехватил лесу к рыбе и, накоротке, выбросив тайменя на траву, упал на него грудью.
Рыба билась под ним, холодная и упругая, раскрывала усыпанный мелкими зубами рот и судорожно глотала горячий воздух.
В таймене было около пуда весу. Шкура его нежно розовела, как у молодого поросенка, а багряно-красные плавники напоминали лепестки альпийских маков.
Мужа Марина встретила по дороге к стану. Счастливый рыбак нес раздувшуюся торбу с хариусами и перекинутого через плечо тайменя.
Адуев остановился и положил рыбину к ногам жены.
— Силушка! Да ты как же выволок эдакого зверюгу?
— Выволок! — ответил он.
Но по заблестевшим его глазам Марина поняла, какие чувства испытывал сейчас муж. Она с трудом подняла тайменя за голову. Поднятый в уровень с грудью женщины, он хвостом касался галечника.
Селифон стоял, потупив глаза, пока жена рассматривала и восхищалась величиной, розовой шкурой рыбы и яркокрасными плавниками.
Лес был тих. Прогретый солнцем кедр пустил смолу. Яркий костер в знойный солнечный полдень казался неестественно рыжим. Селифон попросил сварить уху из свежих хариусов.
В кипящую белым ключом воду он спустил одну за другой пять самых крупных рыб. На сильном огне вода только на одну минуту задымилась, перестала кипеть.
— Готов! Снимай! — закричал он Марине, стоявшей рядом с ним настороже с листом лопуха в руке, тотчас же, как только заметил, что синевато-черные глаза хариусов побелели и зрачки их стали похожи на горошины.
Марина сняла котел с огня.
Селифон закинул ружье за плечи и пошел побродить вверх по ручью. Он знал, что в жар старые глухари и перелинявшие черныши любят рыться в прохладных корневищах черносмородинника, лакомиться осыпающимися самыми спелыми ягодами. Не один раз в прошлые годы он поднимал их тут и срезал шестеркой из отечественной тулки.