Охотник на ведьм
Шрифт:
В ее постель.
Ты должен быть уверен, сказала она, точно девственница, которой тогда и являлась, думая убедить его в своей невиновности.
А он нашел метку и убедился в обратном.
Все, что он говорил, все, чем они занимались, все те причины, по которым она поверила ему, все это происходило в моменты, когда они были наедине. Он втерся к ней в доверие лишь затем, чтобы получить свое удовольствие. А после очернил ее перед всем белым светом и вынес приговор.
Она зажмурилась, глотая подступившие к горлу слезы, и стиснула
— Я… не допущу… никаких… воспоминаний. — Удар за ударом, между каждым словом, пока в солнечных лучах, струящихся сквозь просветы в кладке каменных стен, не заплясала мучная пыль.
Но воспоминания не слушались. Они окружили ее, всепроникающие точно частички муки, которые набивались в рот, липли к волосам, оседали снежинками на плечах. Его рот, голодный и теплый на ее губах, его горячее тело, соприкасающееся с нею от плеч до лодыжек, когда он обнимал ее во сне, его голос, вибрирующий и хриплый, когда он шептал ей на ухо…
Я никогда никого не испытывал.
Боже… она поверила даже в это. Поверила, когда он сказал, что разоблачит злодеяния Скоби.
Только полная дура могла позволить любви себя одурачить. Но больше — никогда.
Когда прошли слезы и вернулось самообладание, она залезла на вершину сваленных в кучу мешков, чтобы выглянуть наружу из щели под потолком. Солнце уже зашло за холмы. Наступили сумерки. Прихожане вереницей потянулись из церкви, расходясь по домам.
В дверном проеме церкви она увидела Александра. Он разговаривал со священником. Все такой же высокий и сильный, только плечи поникли, чего раньше она за ним не замечала. Вместе с Диксоном он прошел мимо амбара, знакомой походкой, сильной и плавной, словно плыл над землей.
Потом остановился и сделал шаг в сторону амбара. Маргрет сжала в кармане рукоять спрятанного там медного шила. Она заколет его, если придется. Пойдет на все, но не подпустит его к себе…
Священник, качая головой, придержал его за плечо, и Александр повернул назад. Они о чем-то коротко переговорили. Она не расслышала, о чем. Диксон хотел присоединиться к нему? Или отговаривал?
Александр оглянулся на амбар. Завтра, читалось в его взгляде. Предупреждение.
Они зашагали прочь и исчезли за деревьями.
Она всмотрелась вдаль, на синеющие, зловещие очертания холмов. Там погибла ее мать — одинокая, испуганная, окруженная демонами, которых породил ее разум. Туда она убежала от своих мучителей и бросилась в распростертые объятья смерти.
Что ж, на примере матери Маргрет твердо уяснила одно: для ведьмы есть один-единственный способ выжить — побег. И когда она убежит, искать ее наверняка будут там, куда ушла ее мать — на холмах. Но испытывать судьбу на припорошенных снегом Чевиотских холмах значило бы, что она желает найти забвение, которое нашла ее мать.
Ничего подобного она не хотела.
Она желала смерти, но не себе, и потому, убежав, направится не на холмы.
Маргрет потрогала острое шило в кармане. Она найдет
Глава 25.
Маргрет дождалась, пока совсем стемнеет, а человек за дверью ее узилища захрапит.
Будить уже приговоренную ведьму было без надобности.
Очень медленно она отворила дверь. Скрипнули петли. Она затаила дыхание. Стражник спал. Он лежал на некотором расстоянии, не под дверью, а ближе к углу постройки, рассудив, вероятно, что безопаснее держаться подальше от входа, откуда мог вылететь ведьмин дух.
Выскользнув наружу, она крадучись пошла через деревню, никем не замеченная и не услышанная. Люди крепко спали, очевидно уверившись, что сегодня ночью никакие призраки не будут блуждать в ночи и тревожить их сны.
Она остановилась всего один раз, у дома священника. Взглянула на маленькое окошко на верхнем этаже. Спит ли он или лежит без сна? Думает ли о ней?
Сожалеет о чем-нибудь?
Из погруженного в темноту дома не доносилось ни звука, ни шороха.
Она опустила голову. Ни о чем он не сожалеет и ни в чем не раскаивается. Спит себе крепким сном, охотник на ведьм.
Ее верный пони был где-то в деревне, стоял на привязи у ограды или на конюшне. Она подумала не поискать ли его, но риск был слишком велик. Волнения последних дней изнурили, казалось, даже животных, и они вместе со всей деревней притихли и погрузились в дрему. Если их потревожить, если кто-нибудь явится на шум, то ее поймают.
Подавив сожаления, она повернулась к деревне спиной.
И бросилась бегом через мост. Прочь отсюда.
На волю.
В горле пузырьками забурлил смех, и она раскинула руки навстречу усыпанному звездами небу, закружилась в приступе сумасшедшей радости, обдуваемая холодным, очистительным ветром, что смывал с нее зловоние плена. Закружилась голова. Оступившись, она упала на колени на мерзлую, сырую землю и подняла лицо к небу.
Ночь стояла ясная, без тумана, и под ласковым сиянием звезд она на миг представила, что ничего не изменилось. Что она вновь прежняя Маргрет, которая в короткие мгновения уединения на пути от коттеджа к деревне избавлялась от роли дочери и становилась просто собой. Теперь этот путь подарил новое избавление. Здесь некому было назвать ее ведьмой.
Но кто же она теперь, когда никто ее не видит? Не дочь, не жена.
Ты женщина, шепнул внутренний голос. Женщина, которая любила мужчину.
Рывком поднявшись на ноги, она пошла дальше.
Коттедж — опустевший, темный, безжизненный — уже не казался убежищем. Дверь была приоткрыта, какой ее оставили в день, когда за нею пришли.
Заходить в дом ведьмы никто не посмел.
Маргрет переступила порог.
Увидела опрокинутые стул и табуреты. Скукоженные, засохшие листочки восковницы. Следы сотрясшего их жизнь разрушения.
Она поставила стул на ножки. Разместила табуреты вокруг стола.
По полу прошмыгнула мышь.