Окаянная Русь
Шрифт:
— Дружить? — не понял брата Дмитрий.
— Делай вид, что ты ему верный союзник, а как только он где оступится, дай мне знать. Зверя легче всего бить, когда он в западне. Обещаешь?
— Обещаю.
Разговор между князьями был долгий, и полки терпеливо ждали, парились в доспехах и кольчугах.
Обнялись братья на глазах у всех и разъехались каждый в свою сторону.
В Галиче полки Василия Косого простояли недолго. Замирился князь с братьями и с лёгким сердцем пошёл в Устюг.
Брать нужно город за городом, чтобы потом навалиться на великого князя с великою силой.
Крепкими деревянными стенами преградила путь Василию
Воеводы подступили к Василию:
— Когда брать, государь, прикажешь? Может, с ходу, авось не ждут?
— Посмотри, на башнях забегали. Приготовились уже. Крепость не слабая. Подождём вятичей, вот тогда и приступим.
Некогда Юрий Дмитриевич опирался на своевольных вятичей, и сейчас Василий Косой решил прибегнуть к услугам их воинственной дружины. А за подвиги жалование платил серебром, самоцветами. Знал князь и то, что у вятичей с устюжанами давняя вражда. Не могут составить одно целое огонь и вода: вот вятичи с устюжанами и не знали мира, уничтожая друг друга без жалости. Не живут в одной берлоге два медведя, так и они не могли быть добрыми соседями. Крепость Гледен для вятичей — лакомый кусок.
Вятичи прибыли на третьи сутки. Говорливые и неугомонные, они задирали ратников Василия и весело гоготали, когда шутки достигали цели.
На следующий день был назначен штурм. Василий Косой велел подкатить к городу наряд [40] , и каменные ядра с глухим стуком обрушивались на деревянные стены крепости. Уже несколько ночей не спал город. Восьмые сутки без продыху засыпали его дворы стрелами, палили из пищалей. А он несокрушимой твердыней продолжал стоять, загораживая Василию дальнейший путь.
40
Наряд — старинная артиллерия.
Который раз объезжал князь детинец, но маленький, крепко сбитый, он утёсом возвышался над ровным полем. Слишком высоки были стены, очень крепкими — ворота, глубоким — ров. Конечно, можно взять крепость терпеливой осадой, но терять время Василию не хотелось. Соберётся московский князь с силушкой да и ухнет по братовой рати.
Оставалось единственное — хитрость.
— Кто в крепости воевода? — спросил Василий Косой у подъехавшего вятского воеводы Ушастого.
— Князь Оболенский... Вон он, на стене броней сверкает, — ткнул пальцем воевода на одну из башен, на которой, презирая пролетавшие рядом стрелы, стоял ратник в дорогих доспехах. Знатен, видать, золотым блеском слепит глаза. — Отважен. Ни стрел, ни великокняжеского гнева не боится. А если сеча, так в первых рядах. Доводилось мне с ним знаться. Бывало время, когда на пиру за одним столом сидели. В бою храбр, а в речах, что дитя малое, каждый его обмануть сумеет. Доверчив, есть в нём что-то от блаженного. — И по интонации воеводы трудно было понять, чего было больше в его словах — укора или восхищения.
— Блаженный, говоришь, дитя малое. А это мы сейчас проверим. Пошли в детинец посланца, и пусть от моего имени скажет: если сдадутся на мою милость, никого не трону, а ещё и награжу. Если будут сопротивляться дальше — перебью всех до одного, а крепость спалю! И пусть не рассчитывает на помощь московского князя, до него далеко. Если согласны крепость отворить, пусть протрубят, а на башне белое знамя вывесят и ворота пусть распахнут поширше, чтобы
Ратник с башни уже спустился. Глухо ахнула со стен пушка, и тяжеловесное ядро со свистом опустилось в нескольких саженях от Василия Косого. Конь шарахнулся в сторону, едва не скинув седока на землю. «Ладно, князь Оболенский, это тебе учтётся!» — зло усмехнулся Василий.
Уже четвёртый час стояло затишье: стрелы не летали, не палили пушки. Видно, думу думал князь Оболенский, и только, как и прежде, из бойниц тёмными жерлами угрюмо торчали пушки.
Василий уже совсем отчаялся в ожидании, когда призывно запела труба. Широко отворились ворота, приглашая незваного гостя.
— Теперь с Богом!
Вскочил Василий на коня и, тронув поводья, повёл за собой дружину в сдавшуюся крепость.
Князя Оболенского Василий увидел сразу. На нём были всё те же золочёные доспехи, шлем расстегнут, меч вложен в расписные ножны.
«На спасение надеется, — скривился Василий Косой, — поверил, дуралей, что я и вправду всех пощажу».
— Почему шелом передо мной не снимешь? — Глаза Василия Косого зло сверлили воеводу.
— Я московский воевода, — строптиво отвечал князь. — У меня один господин, великий князь Василий Васильевич.
Нет, не договориться ему с Оболенским, и Василий что есть силы ударил шестопёром [41] по тонкому лицу воеводы. Стальные лепестки с хрустом глубоко врезались в кость.
41
Шестопёр — род булавы, на конце которой вместо шара насажена головка, состоящая из шести перьев (щитков). Знак достоинства воеводы.
— Православные, что же это делается? — завопил монах, стоявший рядом. — Почто князя убили?! — орал он, показывая на бездыханное тело князя Оболенского. — Васька Косой обещал нам кровь не проливать, а сам воеводу срубил! Теперь он нас всех побьёт!
Василий Юрьевич знал о том, что на Руси он прослыл не московским князем, а Васькой Косым, подчас ему казалось, что он слышал за спиной боярский шёпот: «Бог шельму метит!» И тогда гнев заливал ему лицо.
Здесь же Василий Юрьевич оставался спокоен, и бояре, ехавшие за князем, недоумевали.
— Повесить монаха, — равнодушным голосом произнёс Василий. — На башне повесить! Пусть клевать его прилетят вороны со всей округи.
Дюжие молодцы подхватили под руки сопротивляющегося монаха и поволокли по лестнице к башне, откуда ещё совсем недавно князь Оболенский взирал на полки Василия. Монаху живо набросили на шею верёвку, закрепили её на коньке крыши и сбросили трепыхающееся тело вниз. Раза два дёрнулся монах, а потом затих, сильно раскачиваясь.
— Остальных строптивцев посечь мечами. Пусть запомнят Ваську Косого.
Полки будто ждали этого приказа: разбежались по домам, башням и, не жалея ни малого, ни старого, секли всех подряд. Скоро всё было кончено. Крепость опустела. И всё равно не мог Василий Косой унять свой гнев.
— Крепость сжечь! Золото и серебро в обозы! — И повернул коня к воротам.
Василий Юрьевич не любил оборачиваться. Но сейчас ему хотелось увидеть поверженную крепость. Он оглянулся назад. Огонь рвался в самое поднебесье, казалось, его огненные языки дотянутся до самого Бога. Полыхали дома, крепостные стены, маленькими кострами горели убитые горожане.