Окаянная Русь
Шрифт:
Хоть и тихоней выглядела Каменка, а видела она и грозную сечу, когда схлёстывалась татарва с дружиной князя. Мутнели тогда воды от пролитой крови. Река служила последней преградой, отделяющей степь от государства Московского. Именно сюда, по наказу великих князей, съезжались князья удельные, чтобы в единстве противостоять татарской тьме.
В последние годы на востоке незаметно окреп сосед, который тревожил московские заставы своими набегами. Ворвётся тёмным смерчем на окраины, обожжёт стрелами Русскую землю, словно огненными молниями, заберёт в полон людей и так же стремительно уходит за Волгу. И эту назойливость восточного соседа Василий Васильевич ощущал в последнее время особенно сильно. С жалобами подъезжали воеводы: «Посады палят, батюшка... Девок
Раскололась Золотая Орда на уделы и уже никогда не соберётся в одно целое, как не склеить черепки разбитого горшка. Каждый из чингисидов видит себя наследником великого Батыя, и невдомёк им, что выглядят они трухлявыми грибами на стволе срубленного дерева. Незаметно для отпрысков чингисидов на Средней Волге родилось сильное государство, имя которому Казанское ханство!
Из Казани Улу-Мухаммед отправил к своему «крестнику» гонцов с наказом: пусть платит Василий дань хану, как это было заведено и прежде. Улу-Мухаммед бесстыдно напоминал о том, как великие московские князья со времён Чингисхана ходили на поклон в Золотую Орду выпрашивать ярлык на великое княжение. Напоминал, из чьих рук Василий Васильевич получил московский стол. «И дети твои к моим пойдут, — писал казанский хан, — и внуки твои от моих внуков великое княжение получать станут!»
Василий Васильевич сошёл с коня и глянул вниз, где, шурша галькой, Каменка несла свои воды. Из-под ног великого князя сорвался ком земли и с сильным плеском ушёл под воду. Жеребец испуганно повёл ушами, долго прислушивался к тишине, затем вновь склонился к сочной траве. Разговор с ордынцами — это переход по шаткому мостику, неверно истолкованное слово — и рухнешь вниз в мутную пучину. Вот поэтому больше приходится кланяться, чем говорить. Поначалу подарки, а потом уже только дело. Если бы эта речушка и это поле стали местом, где пришёл бы конец татарскому игу! Ведь были на Руси Александр Невский и Дмитрий Донской, так почему бы не быть Василию Каменскому? Только для твоих ли плеч эта ноша? Если бы братья заодно были, тогда и скинули бы с себя ордынский хомут, а так каждый из них великокняжескую шапку силится примерить. Только шапка-то на одну голову сшита!
Василий Васильевич решил выступать после полудня, когда со своими дружинами подойдут двоюродные братья Михаил и Иван Андреевичи. У самой Нерли к воинству князя Василия Васильевича должен пристать ещё один брат — Василий Ярославович.
Как ни близок Василий с братьями, но только один стол на Руси может быть первым — московский. Невольно, а порой и намеренно Василий Васильевич показывал, что именно он является хозяином земли Русской. И от этого неосторожного напоминания хмурился Василий Ярославович, становился неразговорчивым Михаил Андреевич, и только младший брат Иван оставался беспечно весёлым. Понимал Василий Васильевич грусть удельных князей — каждый за свою вотчину ратует и видит себя не младшим братом, а равным! Не время сейчас делить единое, и канула в небытие пора, когда Русь состояла из множества княжеств, где всякий князь на своём дворе голова. Русь, поделённая на многие лоскуты, должна превратиться в твёрдую державу. Да такую, чтобы меч басурманов обломился об неё, а стрелы отскакивали!
Нет уже соперничества между Москвой и Тверью, остался на Руси только один главный город — Москва!
В нём один князь может быть хозяином. Хмурятся двоюродные братья, но почитают московского князя за старшего. Не было случая, чтобы отказали они Василию в помощи. Только Шемяка всегда держится особняком, не забыл, бес, что отец и брат сидели на московском великом столе. Вот и сейчас, когда ордынцы сожгли Нижний Новгород и тучей налетели на Русь, ждал он от Шемяки помощи, посылая
Скоро от мурзы пришло хитрое письмо, дескать, подойдёт он со своими всадниками, но только через десять дней. Хитрый татарин ссылался на то, что обижают его сородичи и хочет он навести порядок в своём улусе. Василий хмыкнул, услышав эту новость от гонца: только будет ли он необходим через десять дней, если Улу-Мухаммед на вторые сутки к Москве пожалует?
Более всего тяготила Василия Васильевича измена Дмитрия Шемяки. Это был вызов старшему брату, на который нужно ответить. А значит, вновь война и, как прежде, разделится Русь надвое, где невозможно выявить правого и виноватого. Москва стольным городом не будет, если удельные князья задираться начнут! Хоть Дмитрий Шемяка и брат, однако вреднее любого татарина. Ордынец на великокняжеский стол не позарится, от него золотом откупиться можно, а Дмитрию Юрьевичу непременно Москву подавай!
В тревожном ожидании прошёл и следующий день. Великий князь собрал дружину, вышел в поле, а потом вернулся в стан. Воинство его, как и прежде, было послушным — побряцали оружием, поупражнялись в метании копий и стали готовиться к вечерней молитве. Для многих этот вечер, возможно, станет последним.
— Пусть этой ночью дружинники веселятся, — распорядился великий князь. — Пусть пьют и едят столько, сколько вместят их утробы.
Воеводы объявили волю великого князя. Отроки одобрительно загудели, предвкушая обильное возлияние.
— Сотникам и десятникам следить за порядком, — предупреждали воеводы, — Кто меч на товарища поднимет, тот будет лишён живота сам!
Об этой традиции — сытно кормить и поить своих воинов перед боем — знали все. Немного перед смертью надо: поесть вдоволь, попить послаще. Бабу бы вот ещё обнять... Да где тут, все попрятались!
— Сколько я с Василием Васильевичем хожу, так он ни разу хмельного зелья для своей дружины не пожалел, — говорил лохматый десятник, опрокидывая содержимое огромного ковша к себе в нутро. — А за такого и умереть не жалко, — добавлял он охмелевшим голосом. — Как выйдем поутру, так и схлестнёмся с татарами!
Великий князь московский не пожалел угощения для всех, не осталась без хмельного и посошная рать. Многие упились и завалились спать здесь же, у костров, и, когда ужин был в самом разгаре, кто-то в центре стана, близ княжеского шатра, затянул голосистую песню. Отрок пел про молодого удальца и девицу-красу да про отчима-лиходея, что посмел взглянуть на молодую невестушку и отобрать её по праву старшего. И каждому, кто слышал слова этой песни, на миг взгрустнулось. В молодом голосе чувствовалась тоска, да такая, что многим подумалось, уж не у него ли отчим отбил жену. Вместе со всеми заслушался и князь: отдёрнул полог шатра, да так и стоял, дивясь голосу, а потом, когда певец умолк, Василий Васильевич поманил к себе Прошку и спросил:
— Что это за отрок? Почему я его раньше не слышал?
— В дороге подобрали, князь. Может, сказать ему, чтобы ещё что-нибудь спел? — предложил Прохор.
— Не надо, — подумав, отказался Василий. — Лучше прежнего не споёт. А певца наказываю беречь! Пусть во время сечи в обозе находится!
Бояре уже заждались великого князя. Сидели подле стола, не решаясь без него начать пир, черпать ковшами вино, а когда он наконец переступил порог шатра, в волнении подвинулись к дубовой бочке.