Океан Бурь. Книга вторая
Шрифт:
Все Кольке видно и ничего не слышно. Одно ясно: про него и думать забыли. Тогда он сполз с забора и прокрался поближе, скрываясь за кустами. Он прислушался и сразу все понял. Да и как не понять, когда по всему поселку только и разговоров, что о новой застройке бывшей Оторвановки, а теперь улицы имени Первой пятилетки. Старые дома сломать, а на этом место поставить новые, пятиэтажные. Но почти все жители — рабочие судостроительного завода — привыкли к своим домам, которые они все сами построили, к своим садам, к своей улице, которую они
Венка Сороченко сказал:
— Если только Вовкин дом тронут, то на все другие и не посмотрят. Как запустят бульдозер, и прощай наша улица!..
— Уже приходили к нам какие-то, — сообщила Тая. — Планы показывали, да их наша Еления так наладила, что они на улицу выскочили и грозились милицию привести…
Тут Колька не выдержал и подал голос:
— Депутату надо написать.
— Какому депутату? — спросил Володя.
— У нас все пишут, — продолжал Колька, совсем уж осмелев. — И мой отец написал, что из своего дома не уйдет. И остальные тоже… — Он вдруг замолчал и отодвинулся поближе к кустам — ему показалось, будто Володя посмотрел на него так же нехорошо, как тогда, в классе.
— А я думал, ты все еще на заборе сидишь, — проговорил Володя и отвернулся. Досадно было, что самый отсталый ученик, да к тому же еще и хулиган, высказал такую дельную мысль. И всех удивило это Колькино выступление. В самом деле, многие жители улицы Первой пятилетки обратились за помощью к своему депутату, а вспомнил об этом один только Колька.
Наступила тишина, и тут Павлик Вершинин — самый справедливый мальчик — проговорил своим тонким девчоночьим голосом:
— Верно, все пишут депутату.
— Конечно, — подтвердил Колька издали.
Теперь все ждали, что скажет Володя. Согласится ли он с Колькой или придумает что-нибудь еще? И он согласился:
— Конечно, верно. Только я должен посоветоваться с отцом. — И добавил, припомнив то, что сказал ему Снежков — У нас с ним все на дружбе и на строгости.
Но посоветоваться Володя не успел. Когда он пришел из школы, то увидел, что Снежков собирается в дорогу.
ПОПЕРЕК ГОРЛА
Скоро Снежков уехал в Северный город за своими вещами. Кроме того, надо сдать квартиру, сняться со всех учетов, распрощаться с друзьями — одним словом, «оторваться», как он сказал перед отъездом.
Проводив его, мама и Володя возвращались с вокзала и по пути домой разговаривали.
— Как ты теперь живешь? — спросила мама.
— Хорошо живу, — ответил Володя и вздохнул.
Другого ответа мама и не ожидала. Но не ожидала и вздоха. Она так внимательно посмотрела на сына, что он поспешил все объяснить:
— Наверное, я еще не совсем привык…
— К новой жизни?
— Вообще, ко всему.
— Ну, тогда все в порядке! — Она на ходу обняла крепкие плечи сына. — Я, мой дорогой, тоже еще не совсем привыкла.
Красное солнце опускалось за далекие синие леса, обещая
— Солнце красно с вечера — моряку бояться нечего, солнце красно поутру — моряку не по нутру, — проговорил Володя.
— Это тебя ОН научил?
— Да, ОН все знает, что ни спроси.
Дальше они молча шли по улицам вечернего города; и обоим казалось, будто Снежков тоже идет вместе с ними. Только теперь, когда он ненадолго уехал, стало понятно, как скучно и неинтересно жить без него. Так они дошли до своего дома. По зеленому двору стремительно расхаживала Еления, серый дым от ее папиросы развевался, как за паровозом. На ходу она говорила грозные слова:
— Какое у тебя право разрушать старое? Что ты создал такое значительное? Ничего ты не создал еще. Настоящий художник ничего, что хорошее и доброе, не разрушает. Он создает. А такие, как ты да твоя пигалица-жена, только и смотрите, как бы чего поломать. А на самом-то деле вы такие — только сами себе разрушаете…
Это она говорила своему сыну — художнику Ваонычу, который сидел тут же на крыльце, курил и неохотно возражал:
— Все, что мешает новому, должно быть разрушено.
— Всю жизнь тебе что-нибудь да мешало, все поперек горла стояло. И свою жизнь не устроил, и художника в себе погубил.
Заметив Володю с мамой, она ткнула мундштуком в сторону, где сидел Ваоныч:
— Вот, видели разрушителя? Чингис-хана. Пришел предупредить, что есть решение снести всю нашу улицу, а заодно и этот наш дом.
Ваоныч кивнул головой, приветствуя хозяев обреченного дома, криво приподнял одно плечо, криво усмехнулся. Чингис-хан? Ну что же. Мать и не так еще называла его, особенно когда он женился на своей «пигалице» и начал рисовать такие картины, в которых, как опять-таки говорила мать, «нет ни красоты, ни радости».
Разглядывая Ваоныча, Володя подумал, что за последнее время тот пожелтел лицом, густые волосы его поредели и еще больше распушились. Большеголовый, сухонький, он по-прежнему походил на гвоздик, но только уже бывший в употреблении, слегка погнутый и тронутый ржавчиной.
— Я только и сказал, что есть проект застройки вашего района…
— Да знаем мы это, — отмахнулась мама. — Старый проект.
— Недоумки ваши проектировали, такие же, как и ты, — сказала Елена Карповна, — не выйдет у вас ничего.
— Вы надеетесь на Снежкова? — спросил Ваоныч.
— Да, и на него, — ответила мама.
А Еления добавила:
— Кроме того, существует Общество охраны памятников.
— Ты хочешь сказать, памятников старины. Но, насколько нам всем известно, этот дом построен не очень давно. В наше время.
— По твоему, в наше время не создается ничего достойного сохранения на долгие времена? Противно тебя слушать, — бушевала Еления.
— Нет, я этого не думаю, — оправдывался Ваоныч. — И ты прекрасно знаешь, что я выступил в защиту этого дома, но у меня ничего не вышло. Может быть, Снежков…