Океан Бурь. Книга вторая
Шрифт:
— Вот именно! Снежков — это имя, а ты пока что — фамилия!
— Может быть… — обиделся Ваоныч. — Все может быть. Да…
И Еления тоже повторила:
— Да. И нечего обижаться. Ты хорошо начал, но так ничего и не создал. Все возглавлял да заседал. Так что фамилия твоя всем известна. И в телефонной книге записана. А имени нету. Уж не обессудь.
Этот разговор насторожил Володю: Снежков, оказывается, совсем не фамилия, а имя, и это, кажется, очень хорошо. А то, что у Ваоныча не оказалось имени, это не совсем понятно. Надо будет спросить у мамы, как это получилось.
Елена Карповна поднялась на крыльцо:
— Говорить-то мне с тобой неохота. —
И Ваоныч тоже не оглянулся и ничего не сказал матери, сидел и смотрел, как алое солнце погружается за далекие леса, выкидывая в посветлевшее небо остатки своих золотых стрел. Присаживаясь напротив Ваоныча, мама проговорила:
— Наш дом никому не дадим тронуть.
И Володя сейчас же поддержал ее:
— Да. Лучше и не думайте.
— А ты бы не вмешивался, когда старшие разговаривают, — сказала мама не очень строго и сама тут же подумала, что говорить этого совсем не надо. Давно уже Володя во все вмешивается и не безуспешно. Самым своим рождением он изменил всю ее жизнь. Как бы она жила без него? Чем бы жила? Какими заботами и для чего? Она всегда говорила ему: «Нас на свете двое, и мы должны так жить, чтобы никто нас ни в чем плохом упрекнуть не посмел». И она всегда думала: «А что я скажу сыну, если я что-то сделаю не так?» Вот и теперь он снова вмешался в ее жизнь, и как замечательно вмешался, отыскав Снежкова.
А этот дом. Он не только его собственность (об этом она приучила его совсем не думать). Дом — произведение искусства. И если не он будет за него бороться, то кто же?
И она на мгновение прижала к себе сына, нежно прошептав:
— Иди домой, я сейчас приду к тебе.
Когда Володя ушел, Ваоныч спросил:
— Это значит, что теперь вы счастливы?
— Да, и очень.
— Нашли то, что искали…
— Не очень-то я искала, — созналась она и, чтобы он не подумал, будто счастье само свалилось к ней в руки, добавила: — Просто я очень ждала. А как вы живете?
Он долго молчал, прежде чем сообщить:
— И я бы мог быть счастлив…
— Не знаю, о чем вы говорите…
— Знаете.
Конечно, она знала: лет десять тому назад он объяснился ей в любви. Но это было так давно, что пора бы и забыть. А он, оказывается, не только помнит, но и ворошит прошлое, вздыхая при этом. Она не удержалась и рассмеялась.
— Простите. Но этого бы никогда не могло быть…
— Да, я знаю. — Ваоныч поднялся. — Зачем я все это говорю, если мои слова только раздражают всех.
— Да, лучше не надо. Ни говорить, ни вспоминать. Все это лишнее.
— Понятно. Если человек говорит неприятное, то его считают лишним.
— Не его, а то, что он говорит.
— Это все равно. Мать уже сказала, что я сам себе поперек горла встал.
На это она ничего не ответила. Ваоныч засунул руки в карманы и поднял плечи.
— Прощайте…
Он исчез за темной калиткой, и сейчас же из коридора выплыла тонкая фигура. Тетка, Александра Яновна.
— Валечка, ужинать будете? — Оглянулась на калитку и проворчала: — Присватывается. И чего это он такой памятливый? А вы теперь мужняя жена. Как же это он?..
Мама встала и по ступенькам прошла мимо тетки, ничего ей не сказав.
Глава шестая
КРАСОТА И ЛЮБОВЬ
Стирая с лица грим королевы, Тамара говорила:
— Когда я работаю на лошади, я не могу делать злое лицо. Не могу, и все…
Ее большие
Они отдыхали после большой и трудной сцены в башне, где королева открыла Маленькому клоуну страшную свою тайну. Уже закончилась съемка, все вышли из павильона подышать свежим воздухом, а Васька все еще продолжал любить королеву-девчонку. Любить и мучиться от бессилия помочь ей, спасти ее от неминуемой гибели.
Белые нетопыри, снимая свои дворцовые атласные наряды, договаривались отправиться на «поплавок», куда сегодня привезли чешское пиво, и приглашали с собой красивую Стронгиллу.
Теплый город нежился на холмах под майским вечерним солнцем. Над морем летел вертолет. Качались чайки на мелких розовых волнах.
Утомленный Грак сидел в тени на складном стуле, он хмурился и молчал — верный признак того, что он доволен только что отснятыми кадрами. Когда он недоволен, то шумит так, что слышно даже в порту. Сложив на груди волосатые руки, он спрашивает:
— Какая же ты артистка, если не владеешь своим лицом?
— Я цирковая артистка, — очень серьезно объясняет Тамара.
— Она цирковая артистка и так владеет своим лицом, что дай бог, — говорит Стронгилла и трясет золотыми сережками. — Трудно, страшно — все равно улыбается. Цирк — это вам не кино: зритель приходит к нам не переживать, а восхищаться и удивляться до того, что мурашки по спине. Когда Тамара падала с лошади, то все равно улыбалась и делала комплименты. Вот как она умеет владеть своим лицом.
— И не ревела? — недоверчиво спросил Васька.
— Еще как, — отозвалась Тамара. — Только уж после. Ночью.
Взяв полотенце, она ушла в душевую.
— Только ночью, — подтвердила тетя. — А утром снова репетиции, а вечером улыбки. На работе мы не умеем делать злое лицо. Нет. А синяки и шишки — к этому мы привыкли.
Посмотрев на нее, Грак бодрым голосом проговорил:
— Да, синяки и шишки. В искусстве их вообще больше, чем аплодисментов.
В своих обычных костюмах нетопыри выглядели как простые парни, какими они и были на самом деле. К их ежедневным превращениям, как и к своему собственному превращению, Васька привык. Легко перелетая из жизни в сказку и потом возвращаясь к обыденной жизни, он перестал замечать границы, где кончается сказка и начинается жизнь. И там, в сказке, и тут, в жизни, все говорили необыкновенные слова, каких Васька никогда прежде не слыхивал. И сам он тоже говорил то, что полагалось по сценарию, слово в слово, и очень удивлялся, как это он столько запомнил. Не учил, а просто так, взял и запомнил. Если бы он так же запоминал уроки в школе, то, конечно, был бы первым учеником.
И еще у этих слов было особое таинственное свойство: как только Васька начинал их говорить, или даже задолго до того, когда он только приготовлялся начать разговор, то как-то сразу исчезал Васька и появлялся Маленький клоун.
Не дожидаясь автобуса, нетопыри ушли в город. Из павильона доносился стук молотков и отчетливый голос Филимона. Там достраивали темницу, в которой завтра Маленький клоун встретится со своим Старшим братом.
— Аплодисменты, — угрожающе воскликнула Стронгилла, и ее белые зубы сверкнули, — их еще надо заработать. Когда мы выступали в Париже, за кулисы пришел сам Чарли Чаплин, и только для того, чтобы поцеловать Тамарочку.