Океан времени

Оцуп Николай Авдеевич

«Просыпаюсь омытым, другим…»

Просыпаюсь омытым, другим… Искупается грех первородный… Нет его… Невесомый, как дым, Улыбающийся и свободный.

«От жалости ко мне твоей…»

От жалости ко мне твоей И нежности, почти сквозь слезы, И оттого, что ты прямей, Чем длинный стебель южной розы, И потому, что с детских лет Ты любишь музыку и свет, — С тобою, ангел нелюдимый, Я сам преображаюсь

весь, Как будто и в помине здесь — Обиды нет неизгладимой, Болезни нет неизлечимой, Нет гибели неотвратимой.

«Ты говоришь: поэты без стыда…»

Ты говоришь: поэты без стыда Поют о каждом новом поцелуе, И тайного не скроют никогда, И даже Бога поминают всуе. Что мне ответить? Наша ли вина, Что мы в плену, что жизнь несовершенна. Поэзия как исповедь: она Почти освобождение из плена.

«Иду, и снова яблоки свисают…»

Иду, и снова яблоки свисают К земле на фоне тучи грозовой, Твои слова и мучат, и спасают. Иду, и справа сельское с кривой Оградой — кладбище: цветы, могила. Как ты права, что не совсем простила. И ранящее для меня значенье Твоя приобретает красота. Иду и… длинных пальцев продолженье Над грубой перекладиной креста.

«И того, и другого, и третьего…»

И того, и другого, и третьего, И чего-то не надо живому, После этого как не жалеть его По дороге к последнему дому. И особенно ранит минута Погружения его в глубину На три фута… Подожди, я окно распахну. Слава Богу, мне воздуху надо И писать… и не меньше, чем хлеба, — Твоего драгоценного взгляда, И улыбки, и солнца, и неба.

«Если уличной и разговорной…»

Если уличной и разговорной Мелкой пылью измучена грудь, Вспомни воздух морской или горный, Влажный или холодный чуть-чуть. Но зато и в горах или в море Не забудь, что простор не везде… Надо в счастии помнить о горе И счастии помнить в беде.

«С деревьев листья осыпаются…»

С деревьев листья осыпаются И пролетают там и тут, Друг к другу люди приближаются И друг от друга устают. А нам и говорить не хочется О преходящем и чужом, Мешающем сосредоточиться На чем-то древне-молодом: Последнее или первичное — Вот что такое счастье личное…

«Мне хочется с тобою увядать…»

Мне хочется с тобою увядать, Нет силы все с начала начинать, Слабее ревностность души по дому, Сильнее жалость ко всему земному. Нет ничего печальней рук твоих, Когда ты голову кладешь на них И думаешь с открытыми глазами.

«Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего…»

Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего, Не

слов, не видений поэта, Как я, ты умеешь искать одного: Ответа, прямого ответа. Но что же нам делать, когда его нет — Все только надежды, намеки, Да узкий, веками протоптанный след, Да свет, бесконечно далекий. Чего же мы ищем? Куда мы идем? Все чаще и чаще и ночью и днем Нам страшно бывает, как детям,— На чьей-то могиле в немногих словах Разгадка: под мрамором этим Зарыто — ничтожество, пепел и прах.

«Ахматова молчит. Цветаева в гробу…»

Ахматова молчит. Цветаева в гробу, Подстерегает век ещё одну рабу. Ей тоже легче бы под насыпью могильной, Чем видеть что вокруг, и оставаться сильной. Европа — кладбище, пророчество не лжёт, А эту женщину так совесть долу гнёт, И в современниках она такое слышит И так значительна, хотя стихов не пишет, Что русская, неистово добра, Горчайшая из муз — души её сестра.

«Так хотелось поделиться…»

Так хотелось поделиться Не моею чистотой, Но когда враждебны лица — Сговориться ли с душой? Богу власть, живому в руки Образ вечного суда… Нет благословенней муки, Чем сгоранье от стыда.

«Страх и любовь, если только дошли до предела…»

Страх и любовь, если только дошли до предела, Душу твою, человек, вырывают из тела. Слитые вместе таинственно, нерасторжимо, Чтобы тебе не расстаться с любимой, Мудро они торопить не решаются стук Сердца в одну из волшебных и кратких разлук С неизменяемой, незаменимой.

«Я поражаюсь уродливой цельности…»

Я поражаюсь уродливой цельности В людях и светлых, и темных умом. Как мне хотелось бы с каждым в отдельности Долго беседовать только о нем. Хочется слушать бесчестность, безволие — Все, что раскроется, если не лгать; Хочется горя поглубже, поболее — О, не учить, не казнить — сострадать. Слушаю я человека и наново Вижу без злобы, что нитью одной Образы вечного и постоянного Спутаны с мукой моей и чужой.

«Когда в какой-то жизни потаенной…»

Когда в какой-то жизни потаенной Тебя воспоминание стыда Охватит с силой утысячеренной, Когда и сон — страдание, тогда, Вдруг начиная весить слишком много И погружаясь, как свинцовый лот, — Всю глубину, вмещающую Бога, На дне вселенной сердце узнает.

«Есть свобода — умирать…»

Есть свобода — умирать С голоду, свобода В неизвестности сгорать И дряхлеть из года в год. Мало ли еще свобод Вот того же рода. Здесь неволя — Наша доля. Но воистину блаженна, Вдохновенна, несомненна, Как ни трудно, как ни больно, Вера, — эта форма плена, Выбранного добровольно.