Оклик
Шрифт:
Я вижу лица.
Желание забыться и надежда на изменение состарили нас.
Глухой давней ночью при свете слабого ночника в забывшихся долгим сном скифских землях прожгла меня строка Эдгара По жаждой побывать в таинственной земле Птолемаис.
Темен ритм и холодно дыхание этой строки, написанной за сто лет до моего рождения:
"Над бутылями красного хиосского вина, окруженные стенами роскошного зала, в смутном городе Птолемаиде, сидели мы ночью, всемером".
Пусть вместо семи светильников пылают семь ламп. Пусть черные завесы заменены бордовыми. Пусть медная дверь лишь мерещится.
Но Тень неистребима.
И в эту ночь – над погребенными в яме тысячелетий – один над другим (снежный буран, в отверстой
– Птолемаис, Акрой, Акко, которые обернулись подо мной плитами пола в кафе, среди ничего не подозревающих посетителей, слышу гулко усиленный заваленными и откопанными подземельями – голос Тени, ответствующий греку Ойносу словами, опалившими память в ту давнюю скифскую ночь:
"Я Тень, и обиталище мое вблизи от птолемандскнх катакомб, рядом со смутными равнинами Элизиума, сопредельными мерзостному Харонову проливу".
В далеком Ричмонде, в ином полушарии, лунатическому наитию гения открывается в этом мистическом углу-за-тридевять-средиземноморья, между Элладой, Сидоном и Птолемаис, как над глубочай шей впадиной Тускарро-рой, – пронизывающий атмосферу взрыв голосов многих тысяч ушедших друзей, родных и близких, вечно действующий вулкан в равнинах Элизиума.
Всего лишь восходящая долина ведет от этих равнин к месту Суда в Иерусалиме.
Здесь ли замереть, застигнутому окликом отца, матери, бабушки, близких и друзей, ушедших в те равнины? Движутся тени: тяжек в ночи гул их движения, и у всех – непредъявленный счет на растворившихся в вечности губах.
Книга вторая Возвращение в Эцион-Гевер
Дорожные записи путешествий в некоторые отдаленные места света – в реальности и в духе, в вечности и во сне – ученика воды проточной, подмастерья, отлученного от «ордена свободных каменщиков»
1
6 ИЮНЯ 1981. ПУСТЫНЯ СУР. СТРАНА НАББАТЕЯ. НОЧЬ МЕЖДУ КАДЕТОМ И БАРЕДОМ.
Солдатский ужин в лагере под Беер-Шевой: крутые яйца, манная каша, творог, чай. Отъезд утром на границу с Иорданией: охранная служба в Йотвате.
Имя это на миг вспыхивает в сознании древней стоянкой Моисея, ведущего народ в землю обетованную. При тусклом свете лампочки под пологом палатки долго вожу пальцем по карте.
Имена с карты муравьиными цепочками вползают в сон вместе с холодом пустыни и прикосновением авраамовых времен.
Еще только угадываемый широко раскинутым в даль пространством рассвет свежеет под веками облачной ветхостью едва уловимых сновидений, и неясно, сны ли это, всплывшие события родовой памяти, вековые видения, длящиеся под веками, спишь ли ты, бодрствуешь, пытаясь уловить такие знакомые, но тут же ускользающие образы, ощущая тошноту от их ветхости и недопроявленности, напрягая зрачки под веками, твердо зная, что ты уже видел это отчетливо и полно, и тошнота усиливается от этого ощущения пробуксовывания, дурного повторения, бессилия: так сквозь облака проплывает знакомая земля – об этом говорят ее контуры, но подробности скрыты, и ты силишься их увидеть, но все зря, а земля ускользает, как нечто досознательное, самое главное, которое уже никогда не вспомнишь, даже не ускользает, а погружается в темную пучину отошедших и внезапно вновь нахлынувших лет из горла скифских пространств, покинутых тобою четыре года назад, где синайские тропы, пески и скалы казались такой же легендой, как Атлантида и река Самбатион.
На рассвете – подъем бело-голубого флага. Подполковник, по виду совсем мальчишка, говорит перед строем о том, что ровно четырнадцать лет назад в этот день, 6 июня, началась Шестидневная вой на.
Укрепляем на джипах джериканы
Беер-Шева почти мгновенно отбрасывается назад. Пространство, вблизи сухого овечьего цвета, расступается вдаль стеклянно посверкивающим маревом, предвещающим сильную жару уже в ранние часы дня. В теле – невероятная легкость, то ли от того, что мало спал, то ли мало пил.
Чудится, едем по краю бескрайнего белесого провала, на донных террасах которого затаилась страна Наббатея, а еще глубже, в бездонном колодце времени, стоянки шумных человеческих скопищ, идущих вслед за пророком Моисеем.
Потусторонний ветер трогает висок.
Веяние.
Ощущение нереальности еще более обостряется ревом мотора и бензинной гарью.
Само движение кажется повествованием, идущим от человека к камню, от камня к песку, от песка обратно к человеку.
Проселочная дорога катится вниз по красноватым лессовым землям. Глазам больно смотреть на восток, хотя солнца в раннем слепящем мареве не видно.
Первобытная сладость кочевья.
Потерянная в каменных склепах цивилизации не-боязнь кочевника, сливающегося с бескрайним пространством, пробуждается в теле, уже испытывающем неудобства от жестких сидений и слепого жара. Кто-то чертыхается, кто-то не отрывает губ от фляги, кто-то расстегнул гимнастерку, распустив рыхлый живот.
На каких тысячелетних генетических петлях времени потеряли мы сухие и выносливые тела своих предков?
Пятнадцатый километр от Беер-Шевы. Как-то незаметно начинаются пески. Неумолимо ползучей оккупацией натекают со стороны повернувшегося на оси нашего движения далеко на северо-запад Средиземного моря. Одолеваем небольшие, песчаные заносы, хотя видно, что дорогу недавно расчищали.
Неказистая, проселочная, катится она нитью Ариадны между овечьими спинами холмов и на перепаде пространства в сто метров проваливается в колодец времени на пятнадцать столетий – в дни расцвета городов наббатейских под эгидой византийской, Восточноримской империи, которые уже на краю собственной гибели, но не прикладывают ухо к земле, чтобы услышать накапливающийся за дальними холмами гул арабского нашествия.
Вероятно, в те времена надо было обладать столь же тонким магическим слухом, сколь сей час тонким воображением, чтобы в этой безлюдной пустыне увидеть место, где не однажды совершался поворот мировой судьбы, а в неказистом клочке полевой дороги – обрывок древней дороги великих кочевий – Сур, по-арамейски – Орха д'халуца.
Это она впервые упоминается в самом начале времен, в шестнадцатой главе Бытия и рассказывается в ней о том, как служанка Агарь по наущению Сары понесла от Аврама и начала заноситься над бесплодной госпожой, за что Аврам выгнал ее, и Ангел Господень нашел ее у источника на дороге к Суру, предрек ей рождение Измаила, и назван тот источник, а точнее, колодец – "Беэр-лахай-рои". Он находится между Кадесом и Баредом. [53]
Баред и есть Халуца.
Внезапно в подслеповатом от пекла ватном пространстве, поперек нашего движения беззвучным миражем возникает асфальтовое шоссе: зеркально вспыхивает на солнце осколками асфальта и стеклами игрушечных автомобилей, бегущих в обе стороны. Видение не рассеивается. Лишь на миг исчезает за очередным песчаным гребнем, вновь возникает более крупно, но по-прежнему беззвучно, с какой – то видимой зрению надсадностью одолевая пространство, что мгновениями кажется, мы буксуем на месте, наворачивая на колеса косную ткань земли, край которой подбит зеркально-асфальтовой – стеклянной лентой, и лента пусть с трудом, но неуклонно подтягивается к нам.
53
Бытие, 16, 14. Беэр-лахай рои (иврит) – колодец (источник) Живого, видящего меня.