Окно в Полночь
Шрифт:
У дверей кухни я вдохнула-выдохнула и почти успокоилась. Дар — семейная реликвия, сущностей оба видеть хотят, и пропасть мне никто не даст. Уверенность шаткая и эфемерная, но тем не менее. Один точно явится и вместе с саламандром, едва я, допустим, закурю. Насчет второго — не знаю. В общем… да, морда тяпкой. И две бутылки Игорьку. Потом. И — спокойствие. Инстинкты молчат, крыша из солидарности с общественностью — тоже, только внутренний голос что-то разгунделся. Хотя бы предупреждал, а то… приглашает — быть как дома. И зайду. И буду. Где наша не пропадала.
В кухне было ужасно накурено и холодно.
— Присаживайся, дочка, — он кивнул на колченогую табуретку.
Я посмотрела на него искоса, сняла шапку и села. М-да, Валик на своем примере все мне объяснил, а Сайел потом обосновал теоретически. Я закрыла глаза и так и не смогла вспомнить лицо дяди Бори. Вместо него — размытое серебристо-зеленое пятно. Он, сволочь, сущность. С даром писца. Серединная, если саламандр его не опознал. И это объясняет отсутствие Муза-ключа. В наследство поди достался кому-то… там.
— Чай, кофе или?.. — поинтересовался доброжелательно.
Вас, конечно же. Больше, подозреваю, все странности этой истории мне популярно не объяснит.
— Чаю, — отозвалась настороженно. — А не отравите?
— Обижаешь! — осудил сосед и посмотрел на меня очень внимательно.
И внутренний голос встрепенулся. А «хозяин» моего внутреннего голоса — тут как тут. Стоит и пялится, шевеля губами. И Валик упомянул про голос в голове. Интересно, а мои мысли он читать может? В глазах дяди Бори ответно засветилось… предвкушение. Будто я сейчас ему замыслы дедов выболтаю. А их-то я и не знаю.
— А связь между писцами — всегда двусторонняя, — я плюхнула в чай две ложки сахара и тоже посмотрела на дядю Борю: — Пока я вас только слышу, а вдруг начну писать?..
— Так начинай, — сосед ободряюще улыбнулся. — Ручку, бумагу?..
Я рассеянно плюхнула в чай еще одну ложку сахара. Зачем? Наверно, чтобы руки занять. Начала размешивать… и в голове что-то щелкнуло. Так начинай… Окно… в Полночь?..
Он глянул на меня искоса, подошел к подоконнику и зарылся в бумаги. Кажется, не все мои мысли ему доступны. Я наблюдала за соседом с отстраненным интересом. Удивительное состояние. Полнейший пофигизм и ноль эмоций. В другом я бы ему… А чтобы сделала? Побить бы попыталась… по самолюбию. И обломали бы меня жестоко. Размах крыльев не тот. Молодая, глупая, наивная… местами. Чертово «окно»… Неужели все только из-за него?..
— А зачем вам мой дар-то? — я задумчиво посмотрела на сахарницу. — Себе же моего Муза, ключ в смысле, не пришьете. Зачем с ума сводить? Месть?
— Василиса, — дядя Боря отвлекся от бумаг и посмотрел на меня с неприкрытым изумлением. Первая искренняя эмоция, да. — Тебе кто так мозги запудрил? Владлен или Игнат? — и хмыкнул презрительно: — Как сестры лишились, сразу оценили важность писца. Теперь боятся потерять, да? Не нужен мне твой дар. И ключ тоже. Мне нужны все записи Евдокии. Все. И… ты. Здоровая.
— Зачем? — я тоже удивилась.
Ага, и моя первая эмоция после десяти минут «заморозки». Или он что-то колдует… или с хатой не все в порядке. Я по натуре не шибко эмоциональна, но после переживаний за Альку,
Дядя Боря нашел наконец нужное. Смял листы, положил в кастрюлю и поджег. Я натянула на нос шарф. Кстати, о птичках, то бишь о ящерах… Нет, рано. Понять хочу, из-за чего весь сыр-бор. Сосед добавил в «костер» еще пару листов, и меня накрыло головной болью, до звона в ушах и темноты в глазах.
— Это даже не черновики, — голос донесся как сквозь вату. — Так, наброски, зарисовки… Я так и не смог нащупать твою историю. Силы здесь не те. Уберу, чтобы мысли не путали.
Черт, неужели тоже… домой хочет? Все они, с-с-сущности, одинаковые…
— Я, дочка, из другого мира, — он снова сел напротив меня и закурил. — Бабушка твоя постаралась. С этим парнем, — и ткнул себя в грудь, — она хорошо была знакома. Влюблялась — она к тому времени овдовела, а дети подросли. А потом у него нашли рак. Сгорел за полгода. И в больнице, приехав попрощаться, Евдокия придумала рассказ. О том, что он жив и полон сил, и пишет, как прежде, и любит, как раньше. А парень — моя проекция. Зацепила она меня, Вася. Уснул там — проснулся здесь, — и мрачно поджал губы: — И забыл — смерть стирает память. Забыл, каков… мой мир. Осталась только память парня. И сны, в которых черт ногу сломит.
И люди те — да не те… Я бы тоже спятила, если бы ко мне умирающий, а то и умерший, живым и здоровым явился… Наверное.
— Я пришел к ней на третий день, как от врачей сбежал. А Евдокия… Она, Вася, ведь даже не поняла, что натворила. Вроде опытный писец, умная женщина… Обвинила во всем Игната с его кознями и дурными писцами, которые ее ненавидят, и… умом тронулась. Слегка поначалу.
— А вы подлили масла в огонь? — спросила тихо. Еще бы не тронуться… Да она его похоронила мысленно и от смерти отойти не могла, а тут… является.
— Немного, — он неприятно улыбнулся. — Я предупреждал — верни назад, и все будут счастливы. Но не поверила. Мой ключ потерялся при переходе, но у парня он остался. Сирота круглый, завещать некому было. Сгорел потом, правда, у нас силы разные, — кинул окурок в чашку и потянулся за следующей сигаретой: — Но мне хватило. И Евдокия ушла, и семья ее потеряла способность видеть — все, думал, записи мои. Найти подходящего писца, до рассказки-портала добраться, мир свой вспомнить, но… Предусмотрительная, с-с-с… — и запнулся под моим взглядом. И извинился кротко: — Прости, дочка. Ты чай-то пей-пей.
Угу. Еще бы он в горло шел — мерзкий, ледяной и приторный, как и вся эта полуночная история…
— В квартиру вам путь был закрыт, — резюмировала я, морщась и рукой отгоняя дым. — И что дальше? Как вас Владлен Матвеевич не опознал, если вы столько лет рядом жили? Вы ведь знакомы?
— Конечно, — подтвердил кивком и хлопнул себя по макушке: — Памятью. И… — отвернулся на секунду: — Но неважно… Сущность внутри им не видна. И я жил и ждал. Когда дар проявится снова. И надо же было, что в тебе… Я квартиру сторожил, Вася. Наследника. И привык к тебе. Жаль, что ты. Но инициация началась, и время пришло.