Окно в Полночь

Гущина Дарья

— Она сама напросилась! — рявкнул дядя Боря. — Обещала, клялась достать записи, но обманула! И поплатилась!

Кажется, в очереди на месть я буду последней.

— А еще — ее идеи… — он шумно втянул носом воздух, раздулся, и его кокон замерцал зеленым. — Идеи для миров и дверей… Ключа-то нет, и идей нет… И воровать пришлось, и многих низвел… — глаза вспыхнули ядовитой зеленью: — Надоело быть калекой!.. Я должен восстановиться!..

— Сайел, уноси, — скомандовал двоюродный дед.

Саламандр послушно взвалил меня на плечо и пулей вылетел в коридор.

— Пусти! — дернулась я. — Я же должна…

Он опустил меня у двери в комнату и прижал к стене. Посмотрел тяжело и быстро объяснил:

— Васют,

по природе он не серединный. И не высший. Он сильнее даже меня. Намного. Вернее, был бы, в своем мире. Там писцы — полубоги. Евдокия Матвеевна очень… неудачно его вытащила. Он случайный, она не готовилась. Его разорвало на части при переходе. Треть, Васют, а то и меньше, осталась здесь. Представляешь, насколько он силен там, если здесь остался серединный? Он забыл дорогу домой, но кое-какие знания, силу и память о ритуалах сохранил. Из сущностей он вьет силовые оболочки. И сюда, в его логово, без согласия и доверия не попасть. Тебе он доверял. И впустил. А мы просочились за Музом. Убили бы его снаружи — он бы вновь возродился здесь. Тут полно оболочек-заготовок. Вернее… было полно.

— Откуда знаешь? — прищурилась я.

— Мы давно за ним следим.

Конспираторы хреновы… И, чувствую, никогда я подробностей не узнаю. Как вычислили, почему он их не засек…

— А как же Владлен Матвеевич…

— Способности есть даже у низших, и они всегда исключительны, — он тонко улыбнулся и заправил за мое ухо прядь волос: — А тебе идет… — и закончил угрожающим: — Сиди здесь!

И быстро удрал на кухню. Я отлепилась от стены и жадно прислушалась, но с кухни не доносилось ни звука. А так в глаз дать хочется…

Скрипнула дверь, и в мои плечи вцепили руки. Я испуганно икнула:

— М-маргарита С-степановна…

— Он с тобой, да? — сипло спросила хозяйка квартиры и до боли сжала мои плечи. — С тобой?.. Я чувствую, рядом, очень близко… Всегда тебя любил…

— М-маргарита…

— Он вернется, — она резко повернула меня лицом к себе. — Вернется. Ты верь. Вернется… — в тусклых глазах горели странные огоньки.

К горлу подкатил горький комок. И как сказать несчастной матери, что все?.. Что не вернется?.. Что останется только тень — проклятая силовая оболочка, чертов «птеродактиль»?.. И я не нашла сил на правду. И опять соврала хорошему человеку. Проглотив горячий комок слез, улыбнулась жалко:

— Конечно… Конечно, вернется. И сейчас… рядом.

— Знаю!.. — Маргарита Степанова просияла. Будучи выше меня на голову, сейчас, ссутуленная и высохшая, она казалась ниже. — Знаю!..

Я чуть не завыла в голос. Закусила губу и кивнула. Все же в «заморозке» есть масса преимуществ… И быстро сосредоточилась на другом. Она холодная, ледяная, а внутри… Сущность, защитник, позвонок к позвонку. Мертвый?.. Я обняла Маргариту Степанову, погладила, успокаивая, по спине, и защитник… шевельнулся. Тусклый, бледный, но живой. Силу, «паук», выпил, а добить не смог… Удивительная живучесть… Сущность, потянувшись, прижалась к моим ладоням узловатой спиной.

— Больно! — мать Валика дернулась, но теперь уже я вцепилась в ее плечи.

Не я виновата, но я исправлю. Не написать, так… придумать. Восстановить. Пробовать хотя бы. Ведь бабушка же могла… менять, и почему бы мне не унаследовать эту особенность дара? «Героя» с «песцом» унаследовала же. И, про себя проговаривая детали образа Маргариты Степановны, вспоминала ее такой, какой помнила. Защитник шевельнулся и начал… синеть. Это мой цвет, что ли?.. Маргарита Степановна глухо вскрикнула и сползла по стенке. В обморок. Я села рядом на корточки, а защитник требовательно высунул голову из-под ворота платья и ткнулся мордой в мои ладони. Я зажмурилась. Наверно, однажды я к этому сюру привыкну, но пока… мне нехорошо.

— Васют, идем, — от

непривычных ощущений отвлек хмурый голос Сайела. — Ты нужна, — и протянул мне руку.

Защитник разочарованно фыркнул и вернулся на место. Тускло-синим, но… подвижным. И Маргарита Степанова открыла глаза. Мутные, больные, но… разумные.

— Вася? — удивилась тихо. — Ты же Василиса? Как выросла, и не узнать…

Да, тринадцать лет — как с куста…

— Маргарита Степанова, вам нужно уйти, — я встала.

— Я провожу, — рядом тенью возникла Ауша. — Идите. Время коротко.

Что-то я… очкую.

— Куда ты ее?..

— К твоим родителям. Квартира под защитой, но у меня есть ключи.

Как многого я еще не знаю… Я ободряюще улыбнулась Маргарите Степановне и поплелась на кухню. Сайел сопел в спину и подталкивал вперед. А у меня все очнулось, да. И инстинкт самосохранения на кухню очень не хотел. Категорически. И не пошел бы, но с таким провожатым попробуй взбрыкнуть… И в глаз дать кое-кому уже совсем не хочется, даже по поводу…

На кухне все было по-прежнему. Окно нараспашку, дым коромыслом, холод зверский и Владлен Матвеевич, сидящий на табуретке. И дядя Боря. Похожий на мумию, но… не в себе. Он сидел на подоконнике, в гнезде из собственных записей, и раскачивался из стороны в сторону, что-то бурча. И дед мой двоюродный… тоже не в себе был. Не собой, вернее. Горел тусклой багровой звездой и на стол опирался левым локтем. Парализованным. Якобы.

Владлен Матвеевич обернулся, и по кухне поплыли багровые волны силы. Дядя Боря выругался и снова что-то забормотал себе под нос, раскачиваясь так, что еще чуть-чуть — и выпадет из окна. В полночь. М-да.

— Василек, нужна твоя сила писца, — двоюродный дед улыбнулся, и у меня мороз пошел по коже.

И на секунду накрыло странным ощущением. Я раздвоилась. И одна я стояла рядом с дедом и глупо смотрела ему в рот, а он говорил что-то, говорил, убеждал… А вторая я стояла на пороге кухне, рядом с саламандром, и нифига не понимала. Зато видела. Второго дядю Борю. Он метался рядом с раскачивающимся коконом и орал благим матом. Видимо, пытаясь достучаться до своего неразумного тела. Неразумного… Так вот в чем сила, брат… Интересно, а что мне внушают сделать? Второе «я», похлопав ресничками, деревянной походкой подошло к подоконнику, нашло чистую бумагу с карандашом и… изготовилось писать. Вернее, записывать. За заговорившим «коконом». Я прислушалась, но ничего не поняла. И этот, второй, орал, и Владлен Матвеевич что-то подсказывал… И…

— …фима, — донеслось глухим эхом.

И я оказалась стоящей у окна. «Кокон» по-прежнему раскачивался, но мои руки уже рвали бумагу с первой фразой.

— Василиса!.. — в голосе двоюродного деда явственно зазвучала угроза.

Я обернулась, с содроганием встретив его взгляд. Багровый. Чужой. Безумный.

— Чего вы хотите? — спросила сипло и испуганно сглотнула. — Зачем весь этот… цирк уродов?..

— Вернуть все хочу, — он заметил, что на магию я уже не ведусь, и тяжело вздохнул. И попросил: — Перепиши, Василек, прошу… Верни все, как было, до его появления, — он смотрел на меня и не видел. — Верни Симу… и Дусю… Ты же можешь, ты писец, — его голос стал хриплым и каркающим, в глазах взметнулись искры: — Ты же можешь! Я его берег, Василек, нарочно берег, хотя знал… Знал, что домой хочет, что у квартиры закрутится, на писца выйдет… Все знал! Но ждал — когда в тебе дар проснется, когда опыт появится… И трогать было нельзя!.. Память… Память — дорога в прошлое… Он все тебе сейчас расскажет. Как появился, чем извел Дусю, чем — Симу… А ты запиши. Все-все запиши. И измени. Ты летописец, ты можешь… — он вскочил на ноги и как рявкнет: — Переписывай!.. И меняй его, как он твоих близких менял! Делай из него, что хочешь, только дар отними! Чтобы не вредил! Ты и не на такое способна!