Окно в Полночь
Шрифт:
Я посмотрела на него умоляюще и послушно потопала в ванную, вытирая слезы. Боже, помоги… В ванной я закрылась, включила воду, обернулась к зеркалу и замерла, изучая новый облик. Легким движением руки Ауша ухитрилась подстричь меня «лесенкой» и сделать перманентную завивку. И укладку. Крупные светлые кольца волос падали на плечи, вились вдоль щек. Впалых. Когда я ела-то в последний раз?.. А концы прядок почернели на сантиметр. Я придирчиво изучила аушину фишку. Вроде не сожженные…
От осмотра отвлек новый вопль. Вернее… рев. Я села на край ванной и попробовала позвать птичку. Да, надо отвлечься… И одной, в неизвестности… страшно.
Владлен Матвеевич напугал. Он вломился в ванную с шумом и грохотом, едва не выдрав «с мясом» дверную ручку. Увидел защитника, улыбнулся бледно, сгреб в охапку и ушел. Алька больше не кричала, и я подумала, что все, но… Новый леденящий вой и возня в коридоре напугали до дрожи. Я сжалась в комок на краю ванной. И понимала, что защитят, но… Черт. Не смотреть — страшно, а увидеть — еще страшнее…
Я зажмурилась, снова заговорила с сестрой и кожей ощутила за спиной движение. Капли воды промочили свитер, а плечи на секунду обняли знакомые руки. Я обернулась. Тень подмигнула зеленым глазом и затаилась. Я жалко улыбнулась. Папа как-то заметил, что характер у меня… сложный, но одна я никогда не останусь. Со сложными — трудно, зато нескучно. Вероятно, он был прав. И всегда со мной рядом кто-то вертится — не Муз так птеродактиль…
Дверь снова открылась, являя измученного Владлена Матвеевича. Здоровая рука трясется, волосы дыбом, белки глаз — в кровоподтеках, в темных зрачках — багровые угольки. Включив ледяную воду, он сунул голову под напор и замер. Я предусмотрительно сдернула с крючка полотенце. Двоюродный дед выключил воду, вытерся и сел рядом со мной. Вытянул ноги и сипло выдохнул:
— Все, Василек. Победили, — и обнял меня за плечи. — Молодец, что поняла. Не то потеряли бы.
Я снова, в который раз, захлюпала носом, но от облегчения. Да, Альку пока не видела, но деду верила. Кому еще верить, как не родне?.. И внутреннее ощущение подсказывало, что все получилось, и она спит.
— Спит она, — подтвердил и Владлен Матвеевич. — Несколько дней будет болеть — пока срастется, пока привыкнет… Но жива будет. И о том, что сегодня было, не вспомнит. Возможно.
Шмыгнув носом, я взяла с края раковины влажное полотенце и приложила его к горящему лицу. Высморкалась украдкой, собралась с мыслями и тихо спросила:
— Вы сказали, что бабушка могла изменять… Так?..
— Нет. Не так, — покачал головой мой собеседник и неловко поерзал. — Она не меняла суть, не трогала природу. Она… обновляла. Добавляла жизненных сил изношенным, не более. И у нее все было строго, все записано — из какого мира сущность, какими способностями наделена, к какому человеку подселена. Суть она никогда не меняла. И всегда по записям работала. Это… — он устало передернул плечом. — Это что-то новое.
— А Альку можно увидеть?..
— Можно. Только тихо.
— Спасибо!..
Теперь дверь едва не вынесла уже я. Промчалась по коридору, поднимая облака пепла, и нерешительно заглянула в гостиную. Бардака, к вящему удивлению не обнаружила, хотя, казалось, драка была.
Алька вздрогнула, сжала мою руку и на мгновение открыла глаза. И на меня плеснуло… виной. Жгучей, тяжелой, болезненной. Ничего не забыла…
— Спи, — прошептала тихо и дрожаще улыбнулась: — И все равно люблю…
Сестра ответила такой же дрожащей и слабой улыбкой и закрыла глаза. В ее груди свернулась уютным клубком и тихо закурлыкала бывшая «птичка». Алька расслабилась и разжала пальцы, выпуская мою руку. И сонно засопела в унисон с курлыканьем. Наверно, пока я могу за них не волноваться…
— Васют?..
Я обернулась. На меня, не мигая, смотрела Ауша.
— Уже почти срослись, — прошептала она. — Владлен не видит — люди видят сущности только вовне. А я вижу. Защитник твой, кровь у вас с сестрой одна — и они уже почти срослись. Не бойся. Отдохни.
Легко ей говорить… Я шепотом поблагодарила обоих, ушла на кухню и привычно включила чайник. Метель по-прежнему не унималась, снег сиял в свете уличных фонарей, и на кухне было почти светло. Я не стала включать свет. Достала чашку и села за стол. Легко им всем говорить… Сейчас — Алька, а если завтра — родители или племяшки?.. Я этого не переживу… Конечно, Сайел отчасти прав — не я виновата, а дар. Охотятся за ним, а не за мной. Но мне от этого не легче. Ни разу. Я писец. Я носитель и хранитель. На мне ответственность. И за дар, и за родных.
Владлен Матвеевич приковылял на запах чая. Я достала вторую кружку, налила ему чая, выкопала из серванта пачку печенюшек и снова села за стол. И рассеянно уставилась на плавающие в кипятке чаинки. Надо топать к Маргарите Степановне. Срочно. Бегом. Может быть, не она. Может быть, она даже не знает. Но я разберусь и успокоюсь. Это единственная ниточка.
— Василек, если ты что-то знаешь — не молчи, — попросил двоюродный дед мягко.
Я опустила голову, нервно заправила за уши вьющиеся пряди волос и промолчала. Внутренний голос советовал не распространяться, и я была с ним солидарна. Он уже столько раз давал нужные советы…
— Что ж, — Владлен Матвеевич поставил кружку на стол. — Значит, свои подозрения мы проверим порознь.
Я не поднимала глаз, в полной темноте старательно вертя кружку и «рассматривая» узор из чаинок. А что, сегодня уже пятое января… Почти пятое. Вот-вот пробьет полночь. Следом — шестое и ночь перед Рождеством. И можно начинать гадать. Не на прЫнца с конем, так хоть на северного оленя, который «песец».
— Фига, — подсказал двоюродный дед смешливо. В темноте его глаза горели багровыми угольками, жутко и зловеще. И… загадочно.
— Почему это фига? — я повелась на провокацию. — Не люблю фиги, и получать их не хочу! Ни сегодня, ни… вообще.
Он фыркнул весело и забрал у меня кружку. Повертел, посмотрел на чайные узоры и пожал плечами:
— Чушь. Никогда не понимал это гадание, — и быстро сменил тему: — Василек, а Алевтина не будет против, если…
— Нет, конечно, — заверила я. — Куда вы сейчас пойдете… По коридору направо — спальня, налево — детская. Думаю, детская вам не подойдет, так что… Располагайтесь.