Околоток
Шрифт:
Этот шум производят машины. Только и всего. Люди, сидящие внутри, пинками заставляют их тарахтеть. Вот даже пламя - вдоль бара, медно-красной стены. Мы ждали. Языки пламени лижут стены, обгладывают их своими зубами, белыми и жидкими, заполняются слюной и выплевывают слюну, точно устриц, брызжущие языки пламени, ведь языки пламени не вздымаются, будто молнии, а опадают. Вот они. Стекают по стене, изрытой желтыми и черными ранами, до самого пола и, падая каскадом, блекнут и остывают, пока не
становятся холодными, черными, белыми и жидкими, точно ледышки, что обжигают пальцы, тая в руках.
Мы
Гул - я увидел винты в вышине, в красной и теплой ночи вертолет пролетает над головой, тысячи наших голов поднимаются, видят, как падают бомбы, и хохочут, потом окунаются в бокалы, где взрываются осколочные бомбы, которые кромсают тысячи наших лиц, откуда вытекает грязь, вертолет вертится вокруг своего винта, я швырнул свой бокал, до него долетел осколок, он падает, его поглощает песок. Песок поглощает огонь, который поглощает металл и черепа, который сжигает металлы и цвета, с закрытыми глазами и широко распахнутой зияющей пастью, что пожирает и засыпает на песке, на столе, переваривая пищу. Я не могу сказать, день сейчас или ночь, пожары озаряют темноту, это делается нарочно, это нарочно делают другие. Никого больше не видно, стол гладкий, мой бокал треснул, спустилась жаркая ночь, очень далеко в вышине, над нашими головами - какими головами? Больше никого нет, спустился шар черной жары, всякий раз, когда солнце краснеет, падает метеорит, и мы во тьме, оттуда струится огонь, густой, как нечистоты, огонь выливается нам на ступни, нет, это другие тела жарятся и танцуют под метеорами, а мы сидим перед своими бокалами и теребим ледышки, что поднимаются по одной в бокалах, как это умеют делать огоньки. Кто станет бояться алкоголя?
БОРДЕЛЬ
Женская грудь, хлопает окошко. Коридор, прихожая, перпендикулярная улице, открыта всем ветрам. Белая плитка, вытертая от ходьбы: царапины, черные риски остаются, даже если долго тереть. Ночь.
Лужица блевотины у порога вытянулась в форме языка: красное вино, смешанное с желудочными соками и белесыми, железистыми шариками - наблевано при входе или выходе. В эту лужицу вступили, намочили в ней пальцы: на плитке остались фиолетовые следы, ладони, полосы от указательного на стенах, выкрашенных в оранжевый цвет.
В глубине коридора окошко, в котором темнеет внутренний двор. В проеме входной двери мигает синеватая вывеска, прикрепленная к антресоли дома напротив. На улице ветрено, ветер поднимается по улице и сворачивает за угол коридора,
Эти двери выкрашены в более темный оранжевый цвет, нежели стены. Или, возможно, это налет от натыкающихся на них тел.
Плитка в коридоре плохо зацементирована. От ветра или смещения каменной кладки она сдвигается в выемках под незримыми шагами: эти звуки заглушаются сквозняком или шумом смывных бачков.
Коридор засасывает клочки бумаги, мокрые от дождя и принесенные с улицы, из водосточного желоба: люди в пальто проходят, глубоко засунув руки в карманы, рвут и выбрасывают ненужные бумажки, из-за чего ненадолго коченеют кончики пальцев.
Потолок коридора покрыт некрашеной штукатуркой. В темноте он кажется совершенно чистым - ни трещин, ни прожилок, ни пятен. Но штукатурка, отставая из-за влаги на водопроводных трубах, проходящих через все этажи, сыплется на пол всякий раз, когда открывается кран и вибрируют трубы.
Лужица блевотины уже не фиолетовая, голубая вывеска погасла. Жидкость теперь сиреневая, по-детски розовая, текучая. В ней отражаются огни, горящие на перекрестке дальше по улице, где три фонаря освещают скамейки, стройку и мужской туалет под кленами.
По плиточному полу уборной, покрытой мшистым шифером или цинком, течет струйка воды, журчащей, как ручей. Мхи потихоньку впитывают воду и свет.
ГОРОДСКОЙ САД, НОЧЬ
Глаза устали от пересекающихся линий - ада влажных линий, в котором дома смыкают затверделые губы, пока сверху на них снова и снова падает небо.
В паре шагов - покрытый известковым налетом желоб, и по нему геометрически точно течет река. Смола, металл, складки на животе, куда погружается ночь. Некоторые улицы ведут к реке, к берегам, где разворачиваются грузовики.
Два человека идут словно по поверхности воды - бок о бок, касаясь друг друга. Река течет и останавливается у них под мышками, а вверху переполняется железками, в холодном небе застывают судорожно высранные тучи. Гул эшелонов, каждый шаг отмеряет тишину.
Пять утра. Они переходят мост. Рябь на воде смешивается с блестящими, белыми и желтыми веретенами. Они по ту сторону реки, ближе к саду - ничего, кроме них, серый камень и холод.
Вдвоем на берегу возле швартовых тумб, позеленевшая от сна кожа, рассветные деревья, ледяной ветер бросается к ногам и заголяет плоть.
Двигатели работают вполсилы, раздаются крики птиц, машины едут быстрее.
Немытое небо не хочет вытягиваться, на мутной заре оно укладывается вместе с рекой, окунается в воду, волнистую, точно стенка влагалища.
А они шагают. Серое, фиолетовое на сером, игра отражений, посылающих друг другу отблески бетона на самом верху. Они заходят в кусты, синие деревья, они в кустах, опускаются на колени, лижут друг другу лицо, твердые и очень холодные руки - они там вдвоем и счастливы.
Этот кустарник украшает лужайку с другими кустами, ржавые цветы покрываются росой, капли росы выступают и на черном металле калиток, липких решеток. Сквер закрыт на ночь, они там, под сенью цветов, или праха, который впитывает в себя все.