Окончательная реальность

Зон Вильгельм

– Лучше – «за ноги», – снова поправил Гесса министр. – «Головой вниз» имеет несколько юмористическое звучание.

– Так это же они пишут, а не мы, – натянуто улыбнулся Гесс. – Пусть это и выглядит смехотворно! Итак, сначала мы печатаем в газетах материалы о зверстве сербов по отношению к немецкому меньшинству, потом дурачок Геббельс начинает истерику по радио, еще пару непредвиденных событий – и фюреру ничего не останется, как двинуть танки Листа в атаку. Кейтель будет стоять, проглотив язык, а Розенберг поедет послом в Москву, слушать русские народные песни. Вот речь фюрера, которая подведет черту под всем этим так называемым югославским вопросом. – Гесс открыл папку и начал читать:

«С тех пор как английский империализм

стал завоевывать мир, он стремится толкать Европу во всё новые и новые войны. Именно Англия принудила старую Германию к прошлой битве. Но сейчас времена изменились. Да, времена изменились, но Англия осталась прежней. Она нашла подкупленных наймитов в Польше, которые – без всякого на то повода – начали против нас войну. Удар Польши был отражен. Тогда Англия предприняла попытку ударить по Рейху из Норвегии, расчленив наш северный фланг. И этот вероломный удар был сокрушен нашей мощью. Это поражение вынудило Черчилля напасть на Рейх через Голландию, Бельгию и Францию. Мы сбросили англичан в море. Отвергая наши неоднократные мирные предложения, Черчилль направил силы империи против Италии, и прежде всего против Северо-Африканского побережья. Не удалось! Теперь выбор Англии пал на Грецию и Югославию. Я сознательно закрывал глаза на наши прошлые отношения с Сербией. Я и весь германский народ были счастливы, когда Югославия присоединилась к Тройственному пакту. Но оплаченная англичанами клика свергла правительство Цветковича. Избиениям подвергаются наши братья по крови! Разграблены и сожжены немецкие магазины, фирмы и конторы. Разнузданную клику сербов оплачивает английская тайная разведка. Германский народ тем не менее не видит никакого повода для борьбы против хорватов. Мы вступаем в войну против сербов с ясным сознанием того, что Германия предприняла все, чтобы избежать конфликта. Мы будем просить провидение лишь об одном: охранить, как и прежде, и благословить путь наших солдат!»

Гесс на мгновение закрыл глаза, спрятал проект речи Гитлера в сафьяновую папку и спросил:

– У вас есть замечания?

25

Макс пригласил членов своей группы Дица и Зонненброка в роскошный ресторан «Эдем» на Курфюрстендам. Ему надо было расслабиться. Последние дни он пребывал в тяжелейшей депрессии. Получив информацию от Шелленберга о том, что за Югославией последует Россия, Макс не знал, как быть. Ответственность, свалившаяся на него, была огромна, будто свинцовое небо далекой родины. По укоренившейся многолетней привычке Макс беседовал с самим собой. Он думал: «Ситуация, сложившаяся в мире весной 41-го, – херовая ситуация. Всякое действие, направленное против Германии, невозможно, ибо будет свидетельствовать о том, что „нервы не выдержали“. Гитлер рано или поздно нападет, тем не менее, всякое „поздно“, всякая, даже самая минимальная, оттяжка на руку Советскому Союзу».

Это была аксиома. Успех в будущей войне зависел от цифр, которые печатали статистические ведомства в Москве и Берлине. Выплавка стали и чугуна, добыча нефти и угля, – эти сухие цифры и определят будущего победителя, а они, цифры, пока были в пользу Германии, а не Союза. Но это пока! Макс понимал, что резервы его страны неизмеримо больше резервов Рейха, и исход будущей битвы в конечном итоге определит время – тот срок, который отпущен до начала неизбежной войны.

«Чем позже они войдут в Югославию, тем больше времени будет у наших», – как в горячечном бреду твердил он про себя. И это была ошибка. Потрясенный свалившейся на него ответственностью, Макс временно забыл о том, что чекист должен иметь холодную голову. Но, забыв завет Дзержинского, он утратил и способность анализировать. Это была не просто ошибка, это была роковая ошибка – начало конца для страны, на которую Макс работал, начало конца Союза Советских Социалистических Республик.

Войдя в ампирный, с купидончиками, зал ресторана «Эдем», Макс сел за стол и заказал выпить. Дица и Зонненброка еще не было, и никто

кроме официанта не обратил внимания на то, что залетный штандартенфюрер выпил не двойной «якоби», как принято в Германии – стране устойчивых традиций, – а хлопнул подряд три рюмочки сладковатого коньяка. Американские журналисты учили Макса веселой медицинской истине «релэкса и рефлекса» – расслабления и отдыха: двадцать дней в горах, одному, без единого слова, – тишина и одиночество. Он, увы, не мог себе позволить такого. Но он мог выпить коньяку, закрыть глаза и посидеть возле окна, среди пьяного рева, грустной мелодии аккордеона и скрипки, и почувствовать, как тепло разливается по телу и как кончики пальцев снова становятся живыми из онемевших, чужих и холодных.

26

– Я очень рад, друзья, что нам предстоит работать вместе, – Макс успел прийти в себя и встретил коллег бодрым и веселым возгласом. – Думаю, вы окажете мне всестороннюю помощь в том деле, которое предстоит выполнить. Пожалуй, стоит еще раз обговорить в общих чертах план нашей работы. Вы провели в Чехии три месяца, Зонненброк?

– Да.

– В Праге?

– Да.

– Вы владеете чешским и русским?

– Русским больше, чем чешским.

– А славянские былины знаете?

– Руссише зкаски знайт ошень маль, больше знайт анекдотен…

– В послужном листе вы указали на свое абсолютное знание русского языка…

– Да.

– Рискованно. Вы очень дурно говорите по-русски. Очень. Где вы учились?

– Я жиль в России пьять месисев…

– Говорите по-немецки, пожалуйста.

– Пять месяцев я работал в представительстве «Люфтганзы» в Москве, штандартенфюрер.

– Вам понравились русские?

– Мне нравится свинья, лишь когда из нее сделан айсбан.

Макс поморщился.

– Знаете что, – сказал он, – врага нельзя победить, если изначально не испытывать к нему почтения, таинственного непонимания и любви. Да, да, я говорю именно то, что хочу сказать, – любви. Презрение – далеко не тот импульс, который родит ощущение собственной мощи… Презрительно можно смахнуть таракана со стола… Вам придется работать соло, господа. Я буду курсировать между Загребом и Белградом, Дицу предстоит заниматься армией, а Зонненброк, видимо, сосредоточит внимание на русской эмиграции.

– Зачем они нам? – поморщился Зонненброк. – Мы же едем не в связи с кампанией против Москвы…

– Вы так думаете? – улыбнулся Макс.

27

Они вылетели около полуночи. Когда летчик сказал, что самолет через десять минут прибывает в Загреб, Макс внимательно оглядел спутников:

– Итак, друзья, давайте прощаться… Со мной контакт вам поддерживать нет смысла. Я займусь своими делами, а вы своими. На аэродроме нас встретит оберштурмбанфюрер Фохт. Пожалуйста, только через него выходите на связь со мной, только через него. Связь с Центром – также через Фохта.

28

– Знакомьтесь, друзья, это Фохт.

– Очень приятно. Диц.

– Фохт.

– Очень рад. Зонненброк.

– Прошу в мою машину, господа. Вторая – за вами, штандартенфюрер. И это вам, – Фохт передал Максу конверт.

– Что такое?

– Шифровка.

– Уже? – усмехнулся Макс. – Когда пришла?

– Только что.

Макс сунул шифровку в карман. В машине прочитал послание дважды, а потом сжег и пепел выбросил в окно. Тяжело откинувшись на кожаный подголовник, Макс размышлял о том, что каждому отпущена своя мера трудностей в этой жизни. Преодоление трудностей во многом и формирует характер. Чем тяжелее груз ответственности, тем больше, естественно, приходится преодолевать тому или иному человеку. Но особенно тяжело жить разведчику, внедренному в стан врага. Как совместить служение добру с работой в штаб-квартире зла? Как, действуя бок о бок с палачами, самому не стать палачом? Соучастие в злодействе – даже во имя конечного торжества добра – невозможно, аморально и противозаконно.