Окончательная реальность
Шрифт:
– Вот уж не думал, что свидимся…
– Да, – ответил Макс хриплым, чужим голосом, – грешен, люблю ночную природу. – Интересно, много незадачливых влюбленных бросается с этого моста? – спросил Макс, неизвестно зачем повторив слова пароля.
– Наверное, много, – ответил Ермаков, нагло глядя на Макса. – Хотя, скорее всего, они выбирают другое место, здесь слишком илистое дно.
Макс почувствовал наконец облегчение. А Ермаков вдруг звонко рассмеялся.
– Вы что? – отшатнулся Макс.
– Да так, ничего, – ответил Абрам.
В шифровке, переданной Максу у моста советским
«Максиму.
В возможно короткий срок сообщите точную дату начала военных действий, если они действительно планируются Гитлером.
Центр».
Начальник разведки смягчил текст, поначалу он был написан словами Сталина, который сказал, нахмурившись:
– Пусть немедленно выяснит точную дату войны. Повторяю – точную. Я не Гитлер, на кофейной гуще гадать не умею. Я должен знать точно.
Вторая радиограмма предназначалась Ермакову:
«Товарищ Абрам.
Вы переходите в подчинение Максу. Просьба оказывать всемерное содействие в поставленной перед ним задаче.
Центр».
Вскоре начальник советской разведки положил на стол Сталину сообщение, полученное через Ермакова от Максима:
«Центр.
Предлагаю начать работу среди русской эмиграции в Белграде. Мой сотрудник Зонненброк уже сейчас ведет секретные консультации с лидерами белой эмиграции. Нашим руководством в Германии принято решение (не зафиксированное пока в документах) создать «Русский охранный корпус», пронацистскую силу, подчиненную непосредственно СС. Считается целесообразным, чтобы высшие русские офицеры немедленно отправились в Берлин для составления топографических карт Советского Союза, считая это задачей первостепенной важности. Члены «Русского охранного корпуса», который будет создан здесь в тот день, когда немецкая армия войдет в Югославию, должны быть готовы к операциям против Красной Армии немедленно. Таким образом, из данной информации можно сделать вывод, что нападение на СССР состоится сразу после оккупации королевства.
Максим».
– «Сразу после оккупации королевства», – передразнил Сталин. – Еще неизвестно, будет ли Гитлер воевать в Югославии вообще. Скажите вашим работникам, пусть они наконец разберутся окончательно: начнет он кампанию там или нет? А если начнет, когда именно? Приблизительный ответ меня больше не устраивает. Торопиться с договором, между тем, не будем. Временно снимите этот вопрос с Политбюро.
После категоричного требования Сталина одна шифровка ушла Максу, другая специальному агенту Центра по кличке Абдулла.
«Абдулле.
Найдите возможность выйти на контакт со штандартенфюрером СС по имени Макс. Необходимо проконтролировать достоверность предоставляемой им информации о действиях Гитлера на Балканах.
Центр».
Абдуллой в Центре называли Адама Витицкого.
– Русская нация – не устоявшаяся, в отличие от саксов и латинян, – сердито повторил приват-доцент Родыгин, – это говорю я, русский, до последней капельки крови русский.
Он то и дело раскланивался со знакомыми, из тех, кто по предложению Зонненброка пришел сейчас в дом полковника Голубинцева. Макс с усмешкой наблюдал, как злился Зонненброк, считая неуважительной такую манеру вести беседу.
– Неустоявшаяся нация не могла бы сотрясать континент! – сказал казачий офицер,
– Будет вам, – перебил его Родыгин, статистика вас опровергает. У русской нации генофонд подвижный, а посему огромное количество флюктуаций при рождении. Из десяти немцев – пусть наши германские друзья не сердятся – рождается пять умственно крепких особей, пять средних и ни одного идиота. На миллион – один гений. А русскую семью отличает громадная отклоняемость от среднего уровня, – он взял казака за лацкан пиджака и приблизил к себе, – либо гении, либо идиоты. Не так ли, Абрам Пантелеевич?
– Да бросьте вы, – огрызнулся казак.
– Да, да. Поэтому-то в России всегда было трудно гению и легко идиоту. Верно, Абрам Пантелеевич?
– Да что пристали-то? – казак очевидно злился.
– Латиняне и саксы – нации металлические, их дух ковкий, быстро восстанавливаемый. Возьмите итальяшку: то он, как петух, распушит перья – и в атаку, а то бежит в панике, ну, думаешь, не очухается, а он, глядишь, отряхнулся и снова на рожон прет. А германо-славянский дух кристалличен, ковке не поддается. Он верен себе, противится динамике, изменению, пластике. Консервативный у нас дух. Понимаете, в чем фокус весь?
– Я бы все-таки не объединял германский и славянский дух воедино, – сказал Зонненброк, – это несоизмеримые понятия…
– Отчего же, – перебил его Макс, – соизмеримые, вполне соизмеримые. Продолжайте, пожалуйста, господин Родыгин, это крайне интересно, все, что вы говорите.
Здесь, в белградском доме полковника Голубинцева, где собирались белогвардейцы, те, кто уповал сейчас на Гитлера как на единственно серьезную антибольшевистскую силу, надо было держать ухо востро. Макс умел слушать и друзей и врагов. Конечно, врага слушать труднее, утомительнее. Но для того чтобы враг говорил, он должен видеть в твоих глазах постоянное сочувствие и живой, а отнюдь не наигранный интерес. Понять противника, вступая с ним в спор резкий и неуважительный, нельзя, это глупо и недальновидно. Чем точнее ты понял правду врага, тем легче тебе будет обвести его вокруг пальца.
– И славяне, и германцы – великие мистики, – продолжал между тем Родыгин, – а ведь ни англичане, ни французы таковыми не являются, хотя у них и Монтень был, и Паскаль. Они семью во главу угла ставят, достаток, дом, коров с конями. – Родыгин с усмешкой глянул на Ермакова. – А славянину и германцу идею подавай! Революцию – контрреволюцию, казнь – помилование, самодержца – анархию с парламентом! Только если для славянина все заключено в слове, в чистой идее, и он ради этого готов голод терпеть и в шалаше жить, то германец пытается этой духовности противопоставить Вавилон организованного дела!
– Почему же тогда мы с германцами воевали? – злобно спросил Ермаков.
Макс искоса наконец взглянул на казака, словно говоря ему: «Смотри не сорвись, Ермаков, поосторожней, Абрам Пантелеевич, шашкой махай…»
– А это историческая ошибка. Славяне и германцы – два конца одного диаметра.
Почувствовав, что Ермаков готовится возразить Родыгину, Макс, быстро закурив, спросил:
– Вы из дворян? Барон?
– Я – барон?! – Родыгин залился быстрым, захлебывающимся смехом. – Какой же я барон?!