Окопники
Шрифт:
Иван заглянул в пролом двери.
Старик приговаривал над бездыханным телом внучки.
— Страдалица ты моя, — стонал над нею дед.
А страдалице не больше семнадцати. Она лежала с закушенными до крови губами, будто тот неимоверный стыд и боль до сих пор казнят ее.
— Крохотка ты моя, слеза моя… — отыскивал старик для нее самые ласковые слова.
— Всех сейчас перестреляю… — захлебнулся в гневе Подзоров.
Иван оглянулся и не узнал своего помкомвзвода, так было перекошено
Скреготнув зубами, Подзоров зло процедил:
— Уж я им покажу кузькину мать!
И по — медвежьи грузно перевалился через останки
стены.
Иван легко перескочил вслед за ним.
— Где они?
Высокий, тяжеловатый в походке Подзоров, от перехватившего горло гнева, слова не мог вымолвить. Саженными шагами пересек улицу, наконец сказал:
— Вон, белый флаг выставили… Ишь, как пекутся о своих жизнях… А их там, раненых в подвале, с роту наберется… Они мне за все ответят!
И вскинул автомат наизготовку.
— В белый флаг?!.. Тем более — в лежачих?!.. — остудил Иван пыл Подзорова.
— Не мешай, лейтенант!
— Отставить! — резко скомандовал ему Берестов и встал поперек дороги.
Подзоров набычился, сердито засопел. Наконец нашелся:
— А как же комиссар соседнего полка Берт только за то, что они убили его ординарца, весь немецкий госпиталь приказ расстрелять.
— Ты видел?
— Говорили.
— На войне ни «слышал», ни «говорили» — не в счет. Есть только — «видел», — чеканно отрубил Берестов.
— Но фашисты никогда наши госпитали не миловали, — не сдавался Подзоров. — А мы?..
— То — фашисты!.. А мы — русские. Русские в белый флаг никогда не стреляли…
К вечеру был дан приказ: «Ночью отойти на прежние позиции!»
— И правильно, — одобрил такое решение Пров Трофимович. — Танки Гудериана с нами шутить не станут. А там все-таки ров…
10
На этот раз утро началось без психической атаки. Видимо, немцы поняли, что этим «иванов» не застращать. И они придумали более мерзостную пакость.
Двум курсантам, захваченным «языками», фашисты отпилили ножовкой кисти рук, связали проволокой локти за спиной. На шею повесили таблички с надписью: «Красных юнкеров в плен мы не берем», И отпустили: мол, идите, покажитесь своим… __
Об этом рассказал старшина Назаренко. Его прислал лейтенант Крышка, узнать в чем еще нуждается взвод лейтенанта Берестова.
— В злости, — недовольно буркнул Подзоров.
Он все еще не мог простить своему командиру за то, что тот не дал ему расправиться с немцами.
Берестов не успел огрызнуться, как в окоп спрыгнул капитан Дерюгин.
— Как вы тут?
— Мы-то — что… А вот «красных юнкеров» жалко, — сказал Берестов.
Дерюгин строго зыркнул на старшину
— На немцев работаешь?.. Панику сеешь?..
— Наоборот, злости добавил, — вступился за Назаренко Берестов. И примиряюще — Подзорову: — Выходит зря я не дал тебе переколошматить их.
— Ладно. Не время выяснять взаимоотношения, — по- мягчал сердцем Дерюгин и пригласил Ивана наверх.
Отползли в кусты полыни.
После артиллерийской ночи — полк отходил на свои позиции под огнем противника, — Иван упал навзничь, расправил усталые плечи, глянул в небо. Ему захотелось захлебнуться этой ясной, чистой синью, раствориться в ней, стать облачком, гонимым ветром.
— Немец готовится завтра взять реванш, — приземлил Берестова Дерюгин. — Подтягивает такие силы на наш участок, что нам не сдобровать. Так что учти. Ни шагу назад!
Берестов молчал. Его не надо об этом предупреждать. Он со своим взводом не только с места не сдвинется, а еще и покажет немцам, где раки зимуют, за все с ними расплатится.
Долго молчал и Дерюгин, тоже глядя в синь неба. И вдруг спросил:
— Ты так и не получил письма от Тани?
Берестов приподнялся на локоть, озадаченно посмотрел на Дерюгина: откуда он об этом знает? Курсанты — другое дело. Они вместе с Иваном тяжко переживали молчание Тани. Но Дерюгин?..
Недалеко разорвался снаряд.
Немцы не стали ждать до завтрашнего утра. Решили начать сегодня.
Земля вздрогнула от лавины взрывов.
Берестов поспешно юркнул в окоп. Дерюгин кинулся к своему КП.
«Успеет ли?» — озабоченно подумал о нем Берестов и огляделся. Заметил, как в глазах Прова Трофимовича заметался страх. И было отчего.
Немцы слишком уж близко укладывали снаряды вокруг дота. Пристреливались.
Но дот — не окоп, не сменишь.
Пытаясь успокоить Прова Трофимовича, Берестов сказал:
— Лить бы в амбразуру снаряд не угодил.
Пров Трофимович промолчал. Вел себя так, будто вокруг него никого не было. Берестов тоже почувствовал ледяной холодок одиночества и острую сосущую сердце тоску.
Смерть плясала рядом, на бруствере. Опасность встретиться с ней была так велика, что уже не думалось о ней. Но она упорно напоминала о себе. Чуть ли не у самого плеча вонзился в стену окопа осколок, другой — влетел в пролитую из пробитой фляги лужицу, «зашкварчал», как блин в масле.
Вдруг грохнуло так, что показалось будто земля встала на четвереньки, а дот на дыбы.
Но самое страшное было для Берестова не в том, что земля ходила ходуном и подпрыгивала, как телега на кочках, а в том, что, когда он дотронулся до руки Подзорова, рука эта была холодной, как лед и не ответила…