Окопники
Шрифт:
— указал он на меня. — Прошу, товарищ Гаевой, приступайте к делу.
Жил я вместе с командиром роты в просторной избе, метрах в трехстах от окопов. Ночевать забирался на печку: натаскал туда травы, она высохла, и вся изба наполнилась ароматом лугового сена. Командир роты занимал горницу, а на другой половине избы хозяйничали его связной и писарь.
Местные жители давно были эвакуированы, потому что деревня подвергалась обстрелу. Многие избы пострадали, но наша, стоявшая на отшибе, в довольно глубоком логу, оставалась целой и невредимой. Относительно спокойно протекала
— Эка речка! — возразил кто-то. — Немец, он Дон уже перемахнул, к Волге выходит.
Мы тяжело переживали выход немецко — фашистских войск к Сталинграду. В тревожных раздумьях бойцы много курили. Едкий дым махорки днем и ночью висел над окопами.
В один из тех грозных дней командир роты сказал
мне:
— Пойдем со мной. Услышишь сейчас такой приказ, какого еще не было и, пожалуй, никогда не будет. Историки поныне вспоминают знаменитый петровский приказ перед Полтавским сражением. И этот тоже навсегда останется в истории.
Пришли к землянке первого взвода. День выдался мягкий, солнечный. Никого не тянуло в землянку. Бойцы собрались возле нее — в траншее.
— Слушать приказ наркома обороны! — вполголоса скомандовал старший лейтенант.
Читал он приказ тоже вполголоса, потому что близко были окопы противника, но каждая фраза произносилась с подчеркнуто — строгой торжественностью: «Пора кончать отступление, ни шагу назад. Таким должен быть теперь наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…»
— Какие есть вопросы? — спросил командир роты, закончив чтение. — Все ли ясно?
— Яснее не скажешь, — откликнулся помкомвзвода и заверил, что первый взвод не подведет, приказ выполнит. Будет стоять насмерть.
Старший лейтенант пожал ему руку и направился во второй взвод. Мне там делать было нечего, я остался здесь.
Подошел командир взвода, с которым у меня установились дружеские отношения. Он был всего года на два старше меня. Мимоходом сорвал с куста спелую ягоду малины, бросил в рот и пошутил мрачновато:
— Не жизнь, а малина… Пойдем в землянку — угощу ягодами. Целое ведро насобирали.
Мы уселись было возле этого ведра, но тут на пороге землянки появился связной командира роты, сказал, что меня вызывают в штаб полка.
— Не знаешь, кому там понадобился? — спросил я у
него.
Он, как всегда, попытался сострить:
— Старшина наш говорит: «Знаю все в масштабе роты». Вот и у меня то г же масштаб.
Я распрощался с командиром взвода и пошел за своим вещмешком и инструментом. Пока собирался, в избу вернулся старший лейтенант Юрченко.
— Поедешь на учебу, — объявил он. — Звонил мне из штаба писарь Рыбальченко, говорит, что приказ уже подписан. А ведь я просил командира полка оставить тебя в роте еще на месячишко.
Старший лейтенант развязал свой вещмешок и достал
— Возьми. На память.
Я не ожидал ничего подобного. Даже растерялся. Стал благодарить за подарок и в то же время отказываться от него.
— Дают — бери, — настойчиво сказал Юрченко, и свитер остался в моих руках.
На следующий день пятерых посланцев полка на курсы младших лейтенантов писарь строевой части Рыбальченко построил возле штабных шалашей. Помощник начальника штаба осмотрел придирчиво каждого из нас и пошел докладывать командиру, полка о готовности к отправке. Тот вышел проститься с нами. Поблагодарил за службу. Напомнил, в какое трудное время, когда такая нужда в людях на передовой, нас отправляют на учебу в тыл. Призвал хорошо учиться и обязательно возвращаться в родной полк.
Неожиданный артналет не омрачил торжественности момента, не испортил нам настроения, хотя и заставил залезть на некоторое время в щели. Напоследок я забежал в нашу оружейную мастерскую, хотел попрощаться с Петром, но его не оказалось на месте: с утра послали в батальон. Ждать было некогда. Попросил товарищей передать ему привет и поспешил на попутную машину. Не знал я тогда, что больше уже не увижусь с ним. Петр Сидоренко пропал без вести гак же, как и Кравчук. Следы его затерялись в одном из тех ничем не приметных боев, какие ежечасно вспыхивали и угасали на необъятном фронте.
Попутная машина доставила нас в тыл дивизии. Оттуда, на другой попутной, мы добрались до озера Селигер и пересели на крохотный пароходик. После непрерывного фронтового грохота тихая озерная гладь и такие же тихие, задумчивые леса по берегам показались нам сказочными. На з^жальной воде там и сям — круги от всплесков рыбы, над головой безмятежно голубело чистое небо. О войне напомнили лишь развалины Осташкова, но там мы задержались недолго. Погрузились в товарняк и вскоре были в пункте назначения.
На крыльце деревянного дома сидела худенькая девочка с куклой в руках и спокойно смотрела на нас, пришельцев из совсем другого мира; тут же, у крыльца, стояла лошадь, впряженная не в военную повозку, а в крестьянскую телегу. Решительно во всем, даже в покосившемся деревянном заборе, я видел продолжение далекой довоенной жизни, прелестей которой раньше почему-то не замечал.
Фронтовые курсы младших лейтенантов обосновались за высокой монастырской стеной. Вокруг простиралось неровное поле с редким кустарником. Здесь предстояло нам в течение нескольких месяцев постигнуть все премудрости управления взводом в бою.
Меня и Леонида Куренкова, моего однополчанина, зачислили в учебную батарею, которая готовила минометчиков. Остальных сослуживцев направили в роты, где готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов.
Занимались мы напряженно. В классах и в поле, днем и ночью. Артиллеристам и минометчикам пришлось вспомнить математику и геометрию — без этого невозможно управлять огнем с закрытых позиций, при самых неожиданных положениях батареи и цели. Опытные преподаватели в короткий срок научили нас готовить данные для стрельбы из такого мощного оружия, как стодвадцатимиллиметровый миномет.