Окопники

Коллектив авторов

— Главное, — сказал Бурцев, — уничтожить пулемет. И как можно бысгрее.

Разведчики Голубева, низко пригибаясь, начали перебегать через дорогу. И тут же над ними с шипеньем понеслись трассирующие пули крупнокалиберного пулемета.

Бурцев залег за деревом рядом с Гуркиными и, взглянув на его раскрасневшееся лицо, спросил:

— А ты ведь никак из артиллеристов?

— Когда-то служил, — не скрывая удивления, ответил Гуркин. Ему было невдомек, почему комбат во время боя вдруг заинтересовался

его биографией. — Только это было давно.

— Ничего, что давно. Давай-ка вот что: возьми несколько бойцов и попробуй вон из той пушки, что стоит у дороги, ударить по пулемету. Авось накроешь…

— А что, это мысль, — обрадовался Гуркин. — Это мы -

мигом!

Закатив орудие в кювет, Гуркин выждал, когда вновь заработает пулемет, и сделал первый выстрел. Над обрывом вырос высокий огненный куст. Снаряд попал точно. Пулемет смолк.

Гуркин приготовился выстрелить еще раз, но в это время со стороны леса раздались частые автоматные очереди. Это открыли огонь разведчики Голубева.

«Молодцы, — подумал Бурцев, — вовремя подоспели!»

Над обрывом, где засели немцы, показалась сначала одна фигура с поднятыми руками, потом вторая, третья…

Голубев приказал разведчикам прекратить огонь и громко крикнул по иемецки:

— Выходи! Сопротивление бессмысленно!

Убедившись, что в них уже не стреляют, немцы начали выползать из-за обрыва. Последним вышел высокий сухопарый офицер. Его длинная тонкая шея была обмотана белым женским платком из козьего пуха.

— Видал, стерва, как вырядился, — сказал сержант, стоявший рядом с Голубевым. — Словно на бал собрался.

Пленных оказалось десятка полтора. У всех уши были повязаны шарфами или полотенцами. На сапоги с широкими голенищами напялены соломенные лапти.

— Это вам не Париж, — сказал Голубев по — немецки, и стоявший рядом солдат, обрадовавшись, что смерть миновала, заискивающе залепетал на ломаном русском языке:

— Мы нет Парис… Мы итальяна. Понимайт… Италь- яна… Рома…

— А почему здесь?

— Наша дивизия русфронт… Мы не хотель… Моя шофер… Понимайт… арбайтер…

— Теперь все рабочие, — сердито сплюнул сквозь зубы сержант. — А когда стрелял, об этом не думал.

Выстроив пленных на дороге, Голубев доложил комбату о своем разговоре с ними, и вдруг глаза Бурцева загорелись радостью.

— Шоферы, говоришь? — переспросил он Голубева.

— Так они сказали, — подтвердил лейтенант.

— Это же здорово! — воскликнул комбат. — А ну уточни, сколько среди них водителей?

Через минуту Голубев вернулся и доложил, что все пленные, кроме офицера, шоферы.

— Хорошо! — сказал Бурцев, все больше зажигаясь только что созревшим замыслом. — Переведи им, что если они будут точно выполнять наши распоряжения, мы гарантируем им жизнь. Короче говоря, они должны сейчас завести машины и вывести их на дорогу. А ты, Гуркин, помоги им со своими бойцами.

Лес наполнился гулом

моторов. Подоспевшие на помощь бойцы одну за другой выталкивали громоздкие машины из зарослей, выстраивая их на дороге.

Рядом с шоферами теперь сидели разведчики Голубева, переодетые в немецкую форму. Сам Голубев вместе с немецким офицером и сержантом из своего взвода сел в кабину головной автомашины.

План Бурцева был смел и дерзок. Узнав от пленного офицера, что артдивизион должен был прибыть в село Шишаки для усиления опорного пункта, он решил ворваться туда со своим батальоном на трофейных машинах, с ходе овладеть им и тем самым. сорвать намерение немцев окружить дивизию Пралыцикова.

Группе Тарутина было приказано оставаться на прежнем месте.

Теперь, не теряя ни минуты, надо было как можно быстрее переправить автомашины по льду на противоположный берег и успеть проскочить через контрольно — пропускные посты, пока немцы не узнали о разгроме артдивизиона.

Вскочив на подножку автомашины, стоявшей за головной, Бурцев скомандовал:

— Вперед!

Головная машина, за рулем которой сидел сержант из взвода Голубева, осторожно сползла на лед и, продавли-

вая полуметровую Толщину снега, медленно двинулась по замерзшей реке.

Метель постепенно стихала. На посветлевшем предрассветном небе догорали последние звезды. Они робко мигали синими угольками.

Прислушиваясь к натужному гулу мотора, Голубев напряженно всматривался сквозь оттаявшие стекла кабины в узкую полоску запорошенной снегом дороги. Находясь еще под впечатлением ночного боя, он жадно затягивался папиросой, изредка поглядывая сбоку на сидевшего рядом с ним пленного офицера. Худой, почерневший от холода, он походил на мумию. Синие тонкие губы были плотно сжаты. Глубоко посаженные глаза безразлично смотрели в одну точку.

— Сегодня у меня день рождения, — вдруг ни с того ни с сего сказал пленный, переводя взгляд на ствол автомата, лежавший на коленях у Голубева. — И вот…

— Поздравляю, — сказал Голубев, стараясь не ошибиться в немецком произношении, которое он так тщательно отрабатывал еще на заставе. — Вы на самом деле сегодня заново родились.

— Родился, — усмехнулся пленный, зябко передернув плечами. — Я уже мертв.

— Ваша жизнь, сказал Голубев, делая ударение на последнем слове, — находится в ваших руках.

— Вы так считаете?

Сидевший за рулем сержант вдруг сбросил газ и вопросительно взглянул на Голубева. Впереди, преграждая путь стоял бронетранспортер. Около него кто-то мигал красным фонариком.

— Подъезжай вплотную, — скомандовал Голубев и про себя подумал: «Сейчас все решится». Он отстегнул от ремня гранату, поставил ее на взвод и положил в карман.

— Это дтл нас обоих, — сказал он по — немецки, обращаясь к пленному офицеру. — Одно слово — и я тут же взорву вас и себя. Понятно?