Окопники
Шрифт:
станицу и всегда меня в гости звал, а над тем случаем потешаться любил: «мол, Фома ты неверующий!»
Особой любовью и привязанностью Хрюкина пользовался пастух Иван Фисенко, у которого он был подпаском несколько лет.
Вот что рассказывает об этом Прасковья Ефремовна Гладкая, которая в послевоенные годы жила в Москве в семье Хрюкина:
«Генерал постоянно вспоминал о старике Фисенко. «Все, что во мне есть хорошего, — часто говорил Тимофей Тимофеевич, — пошло от старика Фисенко. Справедлив он был до крайности. Бывало и кнутом огреет, когда стадо просплю, но и последним куском поделится и поможет всегда. Человеком он меня сделал, а остального уж я сам добился».
Когда генерал Хрюкин появлялся
О встречах с генералом Хрюкнным на фронте рассказывала мне Ефросинья Ивановна Гринь. Она в 1930 году вступила в комсомол в станице Каневской и по путевке комсомола поехала учиться в Харьковский кулинарный техникум. Работала потом на харьковском тракторном. В войну попала поваром в офицерскую столовую.
— Однажды меня спросили, могу ли я варить настоящий кубанский борщ? Еще бы! Сама, говорю, кубанка. Оказалось, что кубанский борщ очень любит какой-то генерал летчиков. От души я борщ этот сготовила.
Генерал пригласил меня поговорить, встретил веселой улыбкой. «Это кто тут умеет такие борщи варить?» Вот она, я, говорю. «Откуда?» С Кубани, из Каневской. «Комсомолка, конечно… А ну давай свой билет». Взял, осмотрел и что-то улыбаться стал. Кто, говорит, вам подписывал и вручал билет, помните? Не помню, убей — не помню. Рыжеватый, говорю, такой и высокий… Генерал провел рукой по волосам и говорит: «Что высокий, это верно, я и тогда ростом был не обижен, а вот чтр рыжий… Неужели и тогда рыжий был?» И на меня упулился. Я так и обомлела. Простите говорю, товарищ генерал, может быть это не вы тогда были. «Да уж нет, Фрося, — ласково так заговорил он, — вот тут стоит моя подпись: никуда не денешься»… С того дня я и стала поваром генеральской кухни. Весь сталинградский фронт с ним выстояла. Приходилось и медсестрой быть. Ужасов насмотрелась! Век не забуду умирающего солдата с оторванной ногой на берегу Волги. «Сестрица, — говорит он мне, — ты уже не спасешь меня, поздно. Пригорни только песку побольше к ноге, чтобы кровь не так быстро вытекала. Хоть часок еще поживу». Когда я рассказала об этом случае генералу, так он даже зубами заскрипел от сострадания. Никогда я его таким не видела — страшно мне даже стало… Ох, как же в тот вечер наши летчики штурмовали фашистов! Говорят, генерал рассказывал им перед вылетом о том солдате…
Ефросинья Ивановна вздохнула, потерла ладонью лоб, унимая волнение:
— Сильный духом был наш генерал, а доброты в нем, кажется, на десятерых генералов хватило бы. Он и жизнь-то свою укоротил из-за этой самой доброты. Если бы не тот случай, здоровья его богатырского хватило бы еще на полсотни лет…
Да, случай тот действительно раскрывает глубинную, присущую всему душевному настрою, человечность выдающегося земляка привольненцев. Вот скупые, как донесение, строчки из биографического очерка в той же книге серии «Жизнь замечательных людей»:
«Находясь на учении, генерал Хрюкин ехал в штаб на автомашине. Неожиданно на дороге показалась группа женщин. Водитель уже не успевал предотвратить несчастье. Мгновенно оценив обстановку Тимофей Тимофеевич решительно взялся за руль автомашины и направил ее в кювет, чтобы избежать столкновения и спасти людей. Врачи спасли жизнь генерала, проделав сложнейшую операцию, могучий организм, казалось, справнлся с тяжелой травмой. Но это была только временная отсрочка. 19 июля 1953 года Тимофей Тимофеевич умер, гак и оставшись навсегда в памяти народной самым молодым авиационным генералом, который благодаря своему таланту достиг вершин руководящей деятельности в советских Военно — Воздушных Силах».
… Когда Федор
именами, но как всегда бывает в таких случаях — что-то упустил из виду: вернул меня от самой калитки.
— Совсем забыл про крутую нашу гору. Есть у нас за теперешней первой бригадой большая крутая гора. С нее верст на двадцать, а то и больше видно окрест. Под ней внизу плавни идут до самой Стародеревянковской, вечерами даже огни Каневской видны с этой горы. В годы нашего детства по ее склону густые травы росли, особенно много чебреца было. Мы старикам к троице трав там набирали, играли, кувыркались. Туда и парни с девчатами на вечеринки ходили с гармонями. Мы с Тимофеем там иногда и овец пасли… Ох, как он любил с крутого обрыва прыгать! У меня дух захватывало, а он только посмеивался. Надо, говорит, сначала без парашюта научиться прыгать… Еще тогда мечга у него была — летать и на парашюте спускаться с неба…
ТАЙНА ДВУХ МЕДАЛЬОНОВ
Они лежали в Кубанской земле рядом — сын Башкирии и сын Грузии. Родственники и близкие считали их без вести пропавшими, ибо те, кто хоронил их, не успели отыскать в их одежде солдатские медальоны и сохранить имена погибших… Ведь под Сопкой Героев бои были похожи на ад кромешный — не оставалось и пяди земли без огня и металла.
Но вот этот клочок земли, где лежали породненные кровью сыны двух пародов, взбудоражили экскаваторы, копавшие трассу для орошения, и потревожили останки солдат…
Это случилось весной 1976 года за хутором Мелиховом, в колхозе «Сопка Героев», незадолго до Дня Победы. Бережно собирая останки, колхозники обнаружили два медальона. На истлевших крошечных листках, извлеченных из медальонов, ничего нельзя было прочесть — настолько выцвели следы букв, написанных когда-то химическим карандашом.
Было решено перезахоронить останки солдат перед Днем Победы — 8 мая.
Вместе с участниками боев на сопке: журналистом Дмитрием Поповичем, писателем Павлом Иншаковым и поэтом Иваном Беляковым я присутствовал на торжественном перезахоронении. Это было впечатляющее событие в жизни хутора. Ветераны войны несли гроб, за ними медленно шли солдаты почетного караула с винтовками на плече…
Огромная толпа колхозников хутора Мелихова окружила свежевырытую могилу перед клубом, где уже была братская могила, и стоял обелиск. Был салют ружейными залпами, были слезы женщин, у которых где-то тоже безвестными лежат в земле отцы и братья, и именно эти слезы долго не давали мне покоя: неужели никак нельзя прочесть имена и адреса погибших?
Попросил секретаря парткома колхоза Семена Григорьевича Полтавченко отдать мне с условием обязательного возврата медальоны, которые теперь были предназначены для колхозного музея воинской славы. Полтавченко передал мне эти маленькие баллончики — медальоны, и я в тот же день, вернувшись домой, мобилизовал все свои запасы увеличительных стекол и луп для того, чтобы установить хоть самые приблизительные слова — ориентиры для догадок и опознания адресов и имен.
Один из баллончшеов был, видимо, плотнее закрыт — на двух одинаково заполненных листках сохранилось больше следов букв. По черточке на одном листке и по продолжению той же буквы на другом удалось составить несколько предположительных слов.
«Чишмы» — да ведь это Башкирия! В графе «фамилия»
— Юмашев. Имя и отчество — Закарня Гакрамович?
Немедленно послал письмо в чишминскую райгазету. Сотрудники газеты отнеслись к нему внимательно, опубликовали обращение к красным следопытам и ко всем чишмии- цам с просьбой включиться в поиск родственников Юмашева, которым, конечно, не безразлична судьба солдата.