Окопники
Шрифт:
С трудом поднявшись с земли, сержант одной рукой помог Ефимке наскоро перевязан, ногу и бросился к углу омета, чтобы взглянуть, что происходит там, в поле. Пулемет смолк. Возможно, пулеметчик выбирал другую более удобную позицию, чтобы ударить теперь с фланга. А может быть, немцы решили, что оба всадника убиты?
Сержант провел ладонью по мокрому от снега лицу и вдруг увидел, как со стороны оврага в полный рост двигались три автоматчика, держась друг от друга на расстоянии видимости.
«Решили взять живыми», — подумал сержант и только сейчас заметил, что левый рукав
Расстегнув гранатную сумку, сержант вернулся к Ефимке и попросил его жгутом перетянуть раненую руку. Ефимка вел себя спокойно, без той нервозной торопливости, какая овладевает некоторыми людьми в подобных случаях. Только лицо у него было совсем бледное и отражало не столько страх, сколько недоумение. Ведь все шло так хорошо, и вдруг…
Судя по той хозяйской деловитости, с которой он затягивал жгут на руке сержанта, а затем аккуратно завертывал портянку на своей раненой ноге и втискивал ее в валенок, он не думал в эти минуты об опасности. Его мучила мысль о том, что он так и не смог незаметно провести сержанта через передовую и из-за этого теперь может погибнуть много людей.
— Их там трое, — сказал, поднимаясь, сержант. — Надо подпустить поближе. Будешь стрелять вот отсюда. Понял?
— Понял, — негромко ответил Ефимка, и пополз к левому углу омета, на который указал ему сержант. Вырыв в сугробе ямку, он набросал в нее соломы и осторожно лег на правый бок, отставив в сторону раненую ногу. Впереди уже четко различались три полусогнутые фигуры, осторожно
приближавшиеся к омету. Взяв на мушку одну из них, Ефимка ждал команду.
Первым открыл огонь сержант. Автоматчик, который был ближе к нему, ткнулся ничком в сугроб, широко раскинув руки. Двое других залегли. По ним и стрелял Ефимка. Но стрелял, должно быть, неточно, оба ответили очередями. Сержант, стараясь отвлечь огонь от Ефимки, поднялся и стал стрелять с колена. Но было поздно. Тот, другой, что был ближе к Ефимке, привстал и со всей силой метнул гранату. Раздался взрыв. Не теряя ни мгновения, сержант дал длинную очередь по автоматчикам и, когда оба рухнули в снег, бросился к напарнику. То, что он увидел врезалось в его память на всю жизнь. Граната взорвалась у самой головы Ефимки.
Сняв шапку, сержант несколько секунд молча стоял около омета. Затем, осмотревшись, начал спускаться по косогору. Со стороны оврага по омету вновь застрочил пулемет. На этот раз стреляли зажигательными. Верх омета вспыхнул, и скоро языки пламени слились в сплошное зарево.
Сержант, отыскав лощину, о которой говорил Ефимка, незаметно пробрался к озеру и скрылся в густых камышовых зарослях. На востоке, пробиваясь сквозь облака, уже во все небо разливалась заря.
4.
Сержанта Шегурова, истекающего кровью, с черным, обмороженным лицом доставили на командный пункт дивизии как раз в тот момент, когда начальник штаба подполковник Шустов докладывал Пралыцикову о начале атаки. Два полка, поддержанные тридцатиминутной артподготовкой, с ходу овладели первой линией обороны противника и теперь, развивая наступление, быстро продвигались
Но положение осложнялось тем, что на участке третьего полка, которым командовал подполковник Комов, наступление захлебнулось. Были предприняты две атаки, однако сильно укрепленный опорный пункт в селе Шишаки, опасно вклинившийся в правый фланг дивизии, взять так и не удалось. Это больше всего беспокоило Пралыцикова, ибо
нельзя было дальше развивать наступление, не развязав себе руки на правом фланге. Именно этим и были заняты мысли комдива, когда сержант Шегуров, еле держась на ногах, вручил ему пакет, раскисший по углам от крови.
Прочитав донесение Бурцева, Пральщиков озадаченно взглянул на доставленную трофейную карту. Контуры «мешка» были обозначены как раз на тех направлениях, где сейчас быстро продвигались его полки.
На висках у Пралыцнкова вздулись вены. Он так был уверен в успехе операции, и вдруг оказывалось, что этот успех не только не нужен, но даже опасен. Его просто- напросто заманивали в заранее приготовленную ловушку, чтобы потом наглухо захлопнуть ее.
— Можете быть свободны, — сухо сказал комдив, обращаясь к Шегурову. — Отправляйтесь в санбат.
Сержант попытался было отдать честь, но в глазах у него потемнело, и он, держась рукой за косяк, с трудом перешагнул через порог. На полу, где он только что стоял, осталась темная лужица крови, перемешанной с талым снегом.
Передав донесение Шустову, Пральщиков сел за стол и, обхватив ладонями голову, долго смотрел на лежавшую перед ним трофейную карту. Мысль работала напряженно. «Легко сказать, отменить наступление… А если это всего- навсего уловка противника, чтобы сорвать наши планы? Как быть тогда? Кто будет отвечать за срыв операции?»
Раздумья Пралыцикова прервал его адъютант, доложивший, что на проводе командир третьего полка Комов. Резко встав из-за стола, Пральщиков подошел к аппарату, и, силясь сдержать раздражение, бросил:
— Слушаю.
По мере того, как докладывал Комов, лицо и шея Пралыцикова все заметнее багровели, щелки глаз, прикрытые припухшими веками, становились совсем узкими, пальцы руки, державшей трубку, побелели. Наблюдавший за ним Шустов был уверен, что сейчас комдив, как обычно, взорвется, и тогда уж ничем нельзя будет сдержать его негодование. В такие минуты он был крут.
Шустову это нравилось. В его представлении командир именно таким и должен быть — суровым, строгим, не терпящим каких-либо возражений.
На этот раз, к удивлению Шустова, бури не последовало. Дослушав до конца доклад командира полка, Пралыциков как-то непривычно сдержанно отчеканил:
— И все же Шишаки приказываю взять. Через час буду у вас.
Бросив трубку, комдив с минуту постоял задумавшись у окна и подошел к Шустову.
— О донесении Бурцева сообщить в штаб корпуса. Резервный противотанковый дивизион немедленно перебросьте к Комову. Я еду туда.