Октябрь
Шрифт:
На верхней площадке незнакомец остановился.
— Не беспокойтесь, вы в совершенно безопасном месте — это квартира судебного следователя по особо важным делам.
Голос показался Тимошу знакомым, но на лестнице было темно и при слабом отблеске, проникавшем из полуоткрытой двери квартиры, он не мог ничего разглядеть кроме казенных пуговиц казенной тужурки.
— Понимаете, я ничего такого не сделал, — поспешил он заверить неожиданного спасителя.
— Друг мой, вы разбудили полицию, — строго перебил его незнакомец, — а это уже такое, что даже представить
— Мишенька! — узнал глуховатый голос студента Михайлова Тимош.
— Тише. Тс-с-с — они!
По улице тяжело протопали полицейские сапоги.
— Пожалуйста, ничего не объясняйте. Мы все видели с балкона. Вы шли на экспру?
— Нет, честное слово, нет.
— Тем хуже. Во всяком случае Фенечке вы расскажите именно так. Только так! Она безумно любит чрезвычайные происшествия! Милости прошу, — Михайлов широким жестом пригласил неожиданного гостя в горницу, — искренне рад вас видеть. Правда, господин судебный следователь в отлучке, но это даже к лучшему. Он постоянно опасается сквозняков, а у нас сейчас всё нараспашку. Удивительная весна, не правда ли? — Михайлов открыл дверь в гостиную. Мягкий свет висячей лампы под голубым абажуром освещал комнату: мебель в чехлах, пианино в чехле, мраморных женщин без чехлов, картины в узеньких белых рамках, картины в массивных бронзированных рамах и ветвистые оленьи рога.
— Что такое — вы ранены? — воскликнул Мишенька, всматриваясь в побледневшее лицо Тимоша, — говорите прямо, я медик. Фенечка! — крикнул он в соседнюю комнату, — скорее: бинт, йод и вату. Водки я сам налью. Молодому человеку дурно.
Михайлов принес стул — буковый венский.
— Садитесь, не делайте лишних движений. Откиньтесь на спинку. Вот так.
Налил полстакана водки.
— Прошу одним духом. Вот так. Фенечка, мы ждем!
— Сейчас, Мишель. Только накину капот.
Вскоре Фенечка появилась, на ходу поправляя прическу.
— Дорогой мой, — ласково обратилась она к студенту, — возьми, пожалуйста, сам всё, что тебе надо, ты же знаешь, где хранятся лекарства. Терпеть не могу аптечного запаха. Здравствуйте, — не меняя тона, бросила она Тимошу. Тот хотел было вскочить со стула, но Фенечка легким движением руки остановила его.
— Нет, нет, пожалуйста сидите. Не смейте шевелиться. Молчите. Я всё знаю. Мы всё видели. Вы были у Заправских? Так ему и надо, подлецу. Я бы на вашем месте заперла все двери и стреляла в него из пистолета. Пусть бы только посмел.
Михайлов наспех перевязал рану.
— Ну, вот. Часок так посидишь, пока кровь успокоится. А тогда снимем повязку, чтобы на улице никому не бросалась в глаза.
Тимош прижал рукой листовки под рубахой.
— Больно? — сочувственно склонилась к нему Фенечка, — вы не отчаивайтесь, всё будет хорошо. Разрешите, я поправлю вам повязку.
— Нет, не надо, — отпрянул Тимош.
— Мальчик, совсем мальчик, — прошептала Фенечка, легонько поправляя черный чуб.
— Мишель, — обратилась она вдруг к Михайлову, — приготовь, пожалуйста, что-нибудь для нас. Он же, наверно, голоден. Потерял последние силы. Ну, что-нибудь на скорую руку — яичницу
— Сейчас, дорогая. Это, пожалуй, кстати.
Когда Михайлов вернулся с дымящейся яичницей, Фенечка сидела в кресле чуть бочком к Тимошу и, сложив руки на спинке кресла, упершись в них кругленьким подбородком, вела оживленную беседу.
— Вы рабочий?
Тимош кивнул головой.
— Вы наверно гуляли на маевках?
— Фенечка, ну какие же теперь маевки, — вмешался Михайлов.
— А я не знаю. Они вечно гуляют на маевках. Или строят баррикады. Вы не бойтесь, молодой человек. Здесь вас никто не выдаст. Я сама сочувствую всем, кто идет вперед. Правда, Мишель?
— Конечно, моя дорогая. Вперед, что может быть лучше для образованной женщины.
— Значит, ты говоришь маевки в мае? — подняла она бархатные глаза, — а в октябре октябристы?
— Совершенно верно, дорогая, — рассеянно отозвался Мишенька, примащивая яичницу на ломберном столике, прикрыв его предварительно листами «Южного края».
— Вы извините нас, — ворковала между тем Фенечка, — мы запросто. В столовой ремонт, муж на следствии, Дуняша в деревне. Так мы сами хозяйничаем. На балконе пили чай с вареньем. Жаль, что вы задержались. Знаете, так всё надоело. Думы, фракции, бесконечные карты военных действий. Вот так, взяла бы и полетела. Как Уточкин. Мертвой петлей, — Фенечка красиво показала ручкой, как бы она полетела.
Тимош, сколько было сил, отказывался от яичницы, уверяя, что на улице уже всё улеглось и что ему давно пора, но хозяйка решительно запротестовала:
— Нет, нет, запомните: друзья Мишеля — мои друзья. Ом мне все рассказывал. Кушайте яичницу.
Пришел домой Тимош под утро.
В хате никто не спал. Прасковья Даниловна с оплывшими от бессонницы глазами обегала уже всех знакомых, выглядывала младшенького на улице, — Ткач признался ей, что у Тимоша было важное дело и что он тревожится и за дело, и за парня. Иван ходил на соседний завод, но там о младшеньком ничего не знали.
— Перехватили парня на дороге, — решил он, а жене сказал, что Тимошка заночевал у товарища.
Но младшенький явился здоровым и невредимым.
— Где был?
Тимош не хотел говорить неправду, но и правду не мог сказать.
— Не удалось на завод пробиться, патрули.
— Где там патрули? — вмешался в разговор Иван, — до самого завода дошел, тебя искал — никаких патрулей не видал.
— Я другой дорогой шел, через Большой бульвар.
— Понесло тебя через бульвар. Дорогу забыл, что ли?
— Сам не знаю, — пробормотал Тимош, — наверное задумался, — достал из-за пазухи листовки, не глядя на Тараса Игнатовича, положил на стол.
— Задумался! — начал было Ткач и вдруг увидел листовки, — это что ж такое? Оробел? Так говори прямо.
— Сказал уже — патрули гналась.
Тимош в сущности говорил правду, почти правду и это «почти» сразу почуял старик:
— Иван, забери листовки, — только и сказал он.
С тяжелым сердцем отправился Тимош на завод; нелегко было ему среди своих людей.