Октябрь
Шрифт:
— Сюда, товарищи, на трамвайную платформу.
Тимоша бережно поднимают и укладывают на сложенные пиджаки и гимнастерки, рядом с оружейными ящиками. Он с трудом поднимает голову.
— Где Коваль?
— Я здесь, Тимошка.
Тимош всматривается в лицо друга, в тусклом свете электрического фонаря расплывчато выступают знакомые черты, лицо кажется еще темнее, а черные глаза еще чернее.
Тимош вдруг улыбается:
— Эх ты, Коваль!
Антон наклоняется к товарищу и Тимош видит черный от запекшейся крови чуб:
— Целый
Тимош смотрит на оружейные ящики, сложенные на платформе, всё происшедшее в вагоне вдруг отчетливо, до малейших подробностей, возникает перед ним.
— Ну, что мы такое после этого, — продолжает казнить себя Коваль и, внезапно прижавшись к лицу товарища, говорит: — Тимошенька, ты пока никому не говори, что я в партию заявление писал. Слышишь?
Платформа подкатывает к заводу. Тимош узнает его, не поднимая головы, как узнают близость отчего дома.
Тимоша переносят в помещение партийного комитета, дежурная сестра, сопровождавшая раненого от железнодорожного приемного покоя, осматривает и перевязывает рану:
— Легко отделался!
Всё же она остается в парткоме до утра. Они беседуют о чем-то с Кудем, девушка просит для железнодорожников бинты, йод и винтовки. Коваль сидит на крыльце, заставить уйти его невозможно так же, как сделать перевязку. На все требования сестры отвечает упрямо:
— Ничего, присохнет.
Засыпая, Тимош слышит голос представителя городского комитета и смущенный ответ Коваля:
— Да что там, ничего…
Когда Тимош открывает глаза, в комнате совсем уже светло. Еще не различая лиц, улавливает обрывки разговоров. Кто-то спрашивает о его здоровье, незнакомый женский голос отвечает:
— Царапина, можно сказать, глубокая. Потеря крови большая.
У изголовья толпятся люди. Тарас Игнатович допытывается, можно ли мальчишку забрать домой, или потребуется отвезти в больницу. Семен Кузьмич, уловив взгляд Тимоша, подмигивает:
— Не залеживайся, дружинник. Ходят слухи — винтовки на завод прибыли.
Тимош приподнимается, в затылке и плече усиливается ноющая боль, однако силы уже возвращаются.
Женщина в белом склоняется над ним:
— Полежите еще. Сейчас вам принесут поесть.
Но Тимош решительно встает с койки:
— Да нет, чего там… — и шарит глазами по комнате. — Где Коваль?
— Вот он — Коваль! — Антон подсаживается к товарищу на койку. Тимош смотрит на друга и вспоминает о ящике, сброшенном в Черном лесу:
— Ты сказал? — Коваль опускает голову, пытается провести рукой по затылку, нащупывая запекшуюся кровь, одергивает руку.
— Это как же вы, дорогие товарищи, отличились? — строго говорит председатель городского комитета. — Целый ящик винтовок лишний привезли.
Тимош исподлобья поглядывает на Семена Кузьмича — смеется он, что ли над парнями.
— Целый ящик? — оживленно переспрашивает Кудь.
— Представьте,
— У нас ящик пропал, — подхватился Тимош, — я сейчас все расскажу.
— Нечего рассказывать. Коваль все доложил, — остановил его представитель городского комитета и обратился к Кудю: — Выходит, кто-то нашими услугами хотел воспользоваться. За наш счет и риск перебросить в Черный лес пару ящиков.
— Да, похоже на то, что Черный лес вооружается, — пробормотал Кудь и хмуро прибавил: — И еще похоже, что есть у них свой человечек и в Ольшанке, и в военном городке.
К утру Тимош совсем окреп, и Ткач решил отвести парня домой.
По дороге сообщил добрую весть: совет обязал хозяйчиков начать работу на шабалдасовском заводе, наладить ремонт автомашин, вместо шрапнельных стаканов растачивать цилиндры для автомобильных моторов.
— Расскажи об этом рабочим, — предложил Ткач на прощание, — пусть люди знают, что за дело беремся.
На другой день первым на цеховом дворе попался Растяжной. Шагал с кошелочкой. Из кошелки какие-то-железки торчат, штук, наверно, с пяток, дребезжат, тарахтят.
— Слыхал, Растяжной, работу начинаем!
— А мы уже начали. Крутим на полный ход, — загремел тот кошелкой, набитой сковородками. — Завод «Прима»: Растяжной и два побратима, Кувалдин и компания.
— С кем компания, с тем и ответ, — угрюмо глянул Тимош на своего бывшего старшого.
— А у тебя с кем была компания, башку забинтовали? Где шапку потерял?
— А ты, где кожух загубил? — подоспел Коваль.
— Смешной ты человек, Антошка.
— Ну, правильно, Антошка чудак, — вобрал голову в плечи Коваль, а вы не чудаки — гадюку на заводе при грели.
20
Однажды, отправившись на Ивановку, Тимош застал всю семью Павла за какими-то сборами. На спинках стульев висели тщательно разглаженные платья Агнесы, часть книг была упакована, посреди комнаты стоял раскрытый чемодан. Павел метался по комнате из угла в угол, Александра Терентьевна притаилась в своей комнатушке. Левчук сидел верхом на стуле с видом лихого запорожца, отправляющегося в поход.
Сдвинутые с насиженных мест и разбросанные вещи валялись всюду забытыми; шел жаркий спор. Тимош, подоспев к шапочному разбору, с трудом вникал в суть очередной драчки.
Левчук говорил относительно объединения революционных сил перед лицом прямой контрреволюции, и Тимошу было непонятно, почему подобный объединительный призыв раздражал Павла.
Агнеса поддерживала Левчука, и это еще более злило Павла.
— Перебегают из партии в партию в поисках, видите ли, истины, — кричал Павел. — А верней сказать, в поисках квартиры с удобствами. Где же, спрашивается, их дом?