Октябрь
Шрифт:
Тимош проверял наган;
— Отказал, проклятый!
— Не отказал, а наган солдатский! — раздался вдруг за его плечом грубоватый, показавшийся знакомым, голос. — Наган не офицерский, не самовзвод. Курок большим пальцем оттягивать надо.
— Эх, голова! — рассмеялся Коваль, и тут же спохватился. — А вы кто будете? — бросил он в темноту, в ту сторону, откуда послышался голос неизвестного.
— А мы тут вес свои, люди местные, — насмешливо отозвался тот.
Тимоша охватило неприятное чувство: всю дорогу ехал он с ними, этот чужак, слушал
— Отвечайте, когда спрашивают! — воскликнул Тимош и попытался воспользоваться полезным советом незнакомца, с трудом потянул на себя курок нагана.
— Ну, не дури, — неизвестный сразу заслышал знакомый звук взводимого курка, — спрячь свою штрыкалку.
Чиркнула спичка, загорелся огонек железнодорожного фонаря с красным и белым стеклами.
— Молодцы, хлопцы, — проговорил неизвестный, поднимая фонарь и приглядываясь к Тимошу и Ковалю. Он держал фонарь так, чтобы белый свет падал на лица парней, но Тимош всё же узнал, скорее угадал незнакомца, встретившегося им на шляху под Ольшанкой: мужик в галифе!
— Ловко господина прапорщика срезали. Так им, гадюкам, и надо. Кровь с нас пьют.
— Вы зачем здесь? — не опуская нагана допытывался Тимош.
— А затем, что и вы. По одному билету.
— Кто вас направил?
— А мы все у товарища бога на побегушках, — буркнул человек в галифе и, не обращая внимания на поднятый наган, принялся осматривать стену вагона. Нашел гвоздик, подвесил фонарь. Потом внезапно повернулся к ребятам, в круто подведенной к груди руке сверкнул увесистый пистолет.
— Спокойно, хлопцы! Разговор короткий, — он наступил ногой на ближний ящик, — эти два мои. Остальные забирайте, не жалко, — прикрикнул на Тимоша, — говорят, спокойно, парень. Убери палец с курка, — повернулся к Ковалю. — А ты, божья быця, головой не крути, не на господина прапорщика наскочил.
— Чего тебе надо? — процедил сквозь зубы Тимош, чувствуя, что курок не поддается.
— Один момент, хлопцы, скиньте под откос эту пару ящиков — всего делов.
— Ну, врешь, — Тимош отпрянул в сторону, стараясь выйти из-под прицела, и со всего размаха швырнул наганом в лицо незнакомца. Тот пригнулся, наган ударил в фонарь, звякнули стекла, огонь погас.
— А, щенки заводские, — донеслось из темноты, — перестреляю иродов. — Но стрелять он не стал, полагая, что их руки еще пригодятся.
Начинался подъем, паровозик, тяжело отдуваясь, карабкался в гору, всё больше сдавая ход. Вдруг на линии раздался свист и в то же мгновение Тимошу почудилось, что ближайший ящик пошевелился и пополз к двери:
— Стой! — Тимош бросился вперед, просчитался и ударился о сложенные ящики, грохнул на пол.
Это спасло его от занесенного пистолета — незнакомец действовал рукояткой браунинга, словно кастетом, Тимош слышал, как глухие удары обрушились на что-то мягкое. Коваль застонал. Тимош пытался неслышно подняться, чтобы неожиданно напасть на противника, ощупывал пол вокруг себя. Вдруг наткнулся па рукоятку нагана.
Тимош выстрелил вверх, опасаясь задеть Антона.
Человек в галифе оставил Антона, метнулся в сторону; один за другим раздались два выстрела, горячим воздухом Тимошу обожгло лицо, звякнула над головой железная заслонка.
Руденко с трудом вторично взвел курок.
Только бы пробраться к Антону, прикрыть его, почувствовать рядом с собой…
Паровозик, тяжело пыхтя, медленно ползет в гору. Внезапно ящик рывком подвигается к двери. Еще рывок к он наполовину свисает из вагона. Так вот почему неизвестный притаился, ему наплевать на парией, ему нужны ящики, сейчас кончится подъем, и он торопится сбросить оружие в Черный лес.
— Тимошка! — чуть слышно зовет Коваль.
Тимош подползает к другу, поднявшись, прикрывает его собой. Вскидывает револьвер; ослабевшая рука вздрагивает, он чувствует, как ее повело отдачей; выстрел выпуклый, упругий, почему-то запоминается Тимошу. Теперь он уже действует рассудительно, считает израсходованные патроны.
Что-то мягкое плюхнулось на пол. Состав переваливает через горку, паровоз резко рывком дергает вагон; ящик, торчащий из вагона, обрушивается под откос. Человек в галифе прыгает следом за ящиком:
— Гей, вы, — доносится с насыпи, — вы-род-ки-и! — и в лесу отдается, — гей, ге-ей!
Тимош, всматриваясь в темноту, один за другим разряжает последние патроны нагана.
— Гей-гей-гей! — гогочет и улюлюкает в ответ Черный лес.
Глаза горят, кровь бьется и шумит, сладкая дымка заволакивает всё. Тимош с трудом отходит от двери, опускается рядом с Антоном.
— Ящик, целый ящик, — чуть не плачет Коваль, — полный ящик винтовок отбил, бандитюга.
Тимош не слушает, сидит, подперев голову руками, слова товарища доносятся откуда-то издалека:
— Ну, кто мы такие после этого? Кто, спрашиваю!
Теплая щекотная струйка бежит по лицу Тимоша, скатывается на подбородок, горячими каплями падает на руку. Он хочет поднять руку и не может.
Голос Коваля становится вдруг встревоженным и далеким:
— Тимошка, ты ранен?
Что-то гулко грохнуло о крышку ящика — Тимош явственно слышит этот грохот падающего тела, но не ощущает боли. Он чувствует, как товарищ склоняется над ним, разрывает на себе рубаху, бинтует рану, что-то спрашивает.
А потом вдруг наступает ночь, тягучая, томительная.
Тимошу чудится, что его несут на руках, точно люлька раскачивается.
Первое, что различает он, — шаркающие суетливые мелкие шаги внизу, под этой люлькой.
— Осторожно, рельсы… Осторожно, товарищи!
Свежий ночной воздух волной обдает его, заставляет глубоко вздохнуть.
Он открывает глаза, видит огни, черные силуэты людей, звездное небо.
Он сознает уже всё, что происходит вокруг, но не может шевельнуть рукой, поднять голову, произнести слово.