Октябрь
Шрифт:
— Смотри, — насторожился Коваль.
В этот миг подвода поравнялась с возком, с грохотом ударилась колесом, подпрыгнула, съехала в сторону и застряла на обочине.
Коваль соскочил с возка.
— Чего тебе? — нетерпеливо окликнули Коваля с подводы.
Два рослых парня в суконных солдатских гимнастерках кинулись ему навстречу.
— Чего-чего, — передразнил Коваль, — давай подводу оттаскивай. Чуть колесо не разбили.
— Так бы и говорил.
Парни взялись по углам за подводу, поднатужились вместе с человеком, прикорнувшим в сене, передвинули на колею. Коваль суетился
— Эй, пошли! — и пароконка пустилась догонять вожака.
— Ты зачем перекрестил его? — шепотом спросил Тимош приятеля.
— А что ж, он голову прячет? Нехай хоть спина будет меченая.
— Чудак, — усмехнулся Тимош.
— Чудак, да не дурак, — отшутился Антон.
Неожиданная встреча на шляху смутила Павла, он отпустил Тимоша с возком, не доезжая села, велел явиться в назначенное место, а сам с товарищами двинулся пешком, в обход села. Добрались только к рассвету, план был нарушен, пришлось отложить всё на следующую ночь. Тимош нервничал и тревожился более всех, ожидая всяческих осложнений, но всё обошлось благополучно — в общей бестолочи и неразберихе, царивших в округе, их собственные неудачи и неполадки оказались каплей в море.
Тимоша даже раздосадовала удачливость и кажущаяся легкость дела — ни стычки, ни выстрела. Всё было заранее подготовлено, шло гладко, а его с Ковалем только и обязали стоять на линии и сторожить, пока загрузят вагон.
Когда погрузку закончили, Павел снял их с постов:
— Теперь ваша дорога такая: отправитесь с вагоном. Мы следом за вами с другими вагонами. На Сортировочной начнут выстукивать молоточком буксы по три удара на каждой, — откликнитесь, чтобы знали в каком вагоне. Если по дороге кто сунется в вагон — отбивайтесь.
На том и расстались. Коваль с Тимошем забрались в вагон, прицепленный к составу последним, дверь за ними закрыли и запломбировали. На вагоне была надпись мелом:
«Осторожно — стекло, фарфоро-фаянсовый завод».
Послышались свистки отправления, откликнулся паровоз, состав, набирая скорость, покатил с горки.
Коваль растянулся на ящике, полагая, что после напряженной ночи не грех и вздремнуть, Тимош остался на страже, присел в ногах товарища и только было собрался разговориться насчет дворовой бригады и великих жизненных путей — состав грохнул буферами, заскрежетал тормозами, ящики запрыгали, Коваль слетел на пол.
— Крушение! — вскочил Тимош.
— Нет, обыкновенно тормозит, — с невозмутимостью заправского «поездника», хорошо знакомого с условиями местной дороги, возразил Коваль.
— Давай ящики поправлять, а то завалятся, — поднялся он с пола.
Тормоза продолжали скрежетать, вагон ходил ходуном, содрогался и подпрыгивал.
На линии послышались голоса:
— Который?
— Надо думать — в последнем.
— Который?
— В последнем, говорят.
Голоса возникали где-то впереди, набегали и проносились мимо. Наконец, состав остановился, паровоз
Снова послышались окрики; тяжело переступая, шурша осыпающимся ракушечником, приближалось множество ног. Лязгали затворы, раздавалась отрывистая команда:
— Справа цепью. По одному вдоль состава! Ложкин, Ложкин, черт тебя подери. Давай сюда, Ложкин!
Тимош нащупал рукоятку нагана:
— Заградительный!
— Обыкновенно — проверка, — тоном обстрелянного «поездника» отозвался Коваль.
— Эй, там на площадке есть кто? — донеслось с линии.
С площадки никто не откликнулся. Паровоз ответил продолжительным гудком, рванулся вперед, вагоны, набегая один на другой, ринулись за ним.
— Эй, там на площадке, есть кто? — донеслось с линии.
Никто не отзывался с площадки последнего вагона.
— Ложкин, давай на площадку последнего, — надрывался всё тот же нетерпеливый злобный голос.
Состав, набрав было ход, заскрежетал, забуксовал и, вслед за тем, преодолевая невидимые препятствия, вновь двинулся вперед.
— Ложкин, куда крутишь, подлец. Обратно крути! Тяжелые шаги раздавались уже совсем близко, рядом с вагоном.
— Трохимчук, бери людей, беги к машинисту. Дай ему прикладом…
— Да разве теперь его нагонишь, вашбродь, товарищ прапорщик.
— Исполняй команду, приказываю. Срывайте пломбу с последнего, откатывайте дверь.
Спотыкаясь о шпалы, сбрасывая на ходу задвижку с вагонных дверей, сбивая ее прикладами, солдаты бежали за хвостом набиравшего скорость состава. Далеко впереди кто-то задыхаясь от бега, кричал:
— Эй, на паровозе-е-е…
Гудок паровоза заглушил крик.
— Давай я, давай я сам… — клокотал злобный голос за дверью вагона, торопил, подгонял солдат. Дверца дрогнула и медленно поползла на полозьях. Поддерживаемый солдатами офицер, уцепившись одной рукой за дверцу, а другой выставляя вперед наган, пытался взобраться в вагон.
Тимош выхватил из кармана револьвер и, не целясь, нажал на гашетку. Она легко подалась, но выстрела не последовало. Офицер выпрямился во весь рост и торчал в дверях черным крестом.
— Кто есть, отзывайся!
Он, точно слепец палкой, принялся щупать наганом темноту. Потом крикнул бежавшим за вагоном солдатам:
— Давай за мной, давай все сюда! — и приказывал невидимому Ложкину.
Приглядевшись к темноте, офицер шагнул в глубь вагона. Должно быть он различил уже Тимоша, потому что наган перестал блуждать по сторонам и прицельно уставился Руденко в грудь.
Коваль, вобрав голову в плечи, прижимаясь к ящикам, следил за каждым движением офицера. Вдруг он бросился вперед, маленький, упругий, жилистый. Прыжок был неожиданный, короткий, головой в живот. Офицер взметнул руками., повалился назад, хватая воздух, полетел под насыпь. Щупленькая, узкоплечая фигура Коваля вырисовывалась в просвете открытой двери.
Поезд шел уже на полной скорости.
Тимош оттащил товарища от дверей:
— Я думал, ты за ним из вагона вылетишь.
— Да нет, я за дверку держался.