Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Коллектив авторов

— Почему вы собираете комитет? — обратился я с вопросом к тов. Федорову.

— Да видите ли, есть целый ряд неотложных хозяйственных вопросов, — ответил он мне.

— А не лучше ли отложить собрание до моего возвращения. Мне бы не хотелось пропускать его.

— Нет, — уверил меня тов. Федоров, — вы можете вполне не присутствовать на этом собрании. Обсуждаться будут исключительно хозяйственные вопросы. Отправляйтесь себе спокойно в огнеметно-химический батальон.

Однако, когда я вернулся обратно в полк и взглянул в протокол заседания комитета, я буквально схватился за голову. На первом месте протокола стояла резолюция, принятая комитетом полка по вопросу о текущем моменте. Резолюция эта носила определенно эсеровский

характер. В ней выявлялось недовольство по поводу образования правительства «одной партии» и высказывалось мнение, что спасти страну может только правительство, составленное из представителей всех социалистических партий. Вне себя я бросился к тов. Федорову и потребовал от него объяснений, что все это значит. Он вначале смутился, но потом объяснил мне, что вопрос выплыл совершенно «случайно», резолюция же эта является продуманным решением полкового комитета. Конечно, он наглым образом врал, но что я мог с ним поделать.

Другой раз тот же Федоров заявил мне, что полковой комитет хочет устроить в полку большой митинг с привлечением представителей всех социалистических партий. Я, конечно, не возражал против устройства такого рода митинга. В назначенный час, когда солдаты начали уже мало-помалу заполнять манеж, предназначенный для митинга, я поинтересовался узнать, представители каких партий явились к нам в полк для выступления. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что явилось четыре оратора и все сплошь эсеры.

— Зачем такое количество эсеров? — удивился я. — А где же большевики?

— Очевидно, они не потрудились явиться, — ответил мне тов. Федоров.

— Неужели большевики не захотели выступить в Гренадерском полку? — спросил я.

— Нет, — нагло глядя на меня, ответил тов. Федоров, — большевиков мы не приглашали. Мы считали, что от большевиков будете выступать вы.

— Ну уж извините, — возмутился я, — если вы приглашаете представителей всех партий, потрудитесь пригласить и большевиков. Мне трудно выступать против оппонентов, так как я целиком погряз в делах полка и не вполне в курсе последних событий. Без представителя большевиков я митинга не открою.

Тов. Федоров, ворча что-то себе под нос, пошел делать соответствующие распоряжения, а я отправился в Офицерское Собрание посмотреть на прибывших эсеровских агитаторов. Вскоре меня догнал и тов. Федоров. В Офицерском Собрании разыгрался весьма любопытный эпизод, о котором я до сих пор не могу вспомнить без улыбки. Среди эсеровских агитаторов я неожиданно для себя увидел одетого в матросскую форму старого школьного товарища — Лазаря Алянского. Алянский был причастен к революционному движению, но партийным эсером и тем более агитатором в дореволюционное время он никогда не был. Удивило меня также и то, почему он одет в матросскую форму. До войны он, будучи исключенным из петербургской гимназии, учился в Париже, а во время войны при призывах постоянно получал отсрочки по состоянию своего здоровья. Я был так ошеломлен, увидев Алянского, да еще в таком костюме, что остановился на месте и воскликнул:

— Лазарь! А ты-то что здесь делаешь!

Такое обращение с моей стороны по-видимому очень не понравилось Алянскому. Он весь как-то съежился, еще глубже засунул руки в карманы своего бушлата и, мрачно глядя на меня, сказал:

— С изменником родины и революции не желаю разговаривать.

Это взорвало меня. Как никак, мне было нанесено оскорбление, да еще в присутствии моих солдат. Однако я не желал сам предпринимать против него каких-либо мер, а потому заявил, обращаясь к присутствующим здесь членам полкового комитета и, в первую очередь, к тов. Федорову:

— Товарищи! Вы слышали, как меня, представителя Петроградского Совета, оскорбил здесь сейчас представитель партии эсеров. Я апеллирую к вам. Я прошу, чтобы вы избавили меня от необходимости выслушивать подобные вещи.

Однако как же можно было ожидать, чтобы эсер пошел против эсера! Федоров промямлил что-то

несвязное, пылясь примирить нас, и остальные члены комитета не двинулись в мою защиту. Я плюнул и пошел к себе в полковой комитет. «Ничего, — думал я, — подождите, когда начнется митинг, я доведу до сведения солдат об этом инциденте». Однако мне не пришлось ждать так долго. Оказывается, при этой сцене присутствовало несколько солдат, сочувствующих большевикам. Они сейчас же побежали в манеж, где уже почти весь полк был и сборе, и рассказали об оскорблении комиссара полка и недопустимом поведении председателя полкового комитета. Это сообщение вызвало целую бурю негодования. Весь зал стонал от возмущенных криков: «Вон!», «Долой!», «Не желаем теперь слушать этих мерзавцев!». Нечего делать. Полковому комитету пришлось в вежливой форме передать «бедным» эсерам, что солдаты не желают их слушать и что во избежание еще большего скандала им лучше поторопиться со своим уходом.

Однако дело этим не кончилось. Общее собрание, самочинно открывшееся, пригласило прийти в манеж меня и Федорова, и здесь вместо митинга началось настоящее судебное разбирательство. Один за другим выходили ораторы и «крыли» председателя полкового комитета за то, что он допустил в помещении полка оскорбление комиссара, назначенного Петроградским Советом. Возбуждение собрания было так велико, что раздавались крики, требовавшие не только смещения тов. Федорова, но даже его ареста. Взволнованный, бледный вышел давать свои объяснения тов. Федоров. Он указал на то, что все время работал в полном контакте с комиссаром, а в данном случае просто не расслышал (?!), когда я обращался к нему за защитой. Конечно, это объяснение не выдерживало никакой критики. Достаточно было бы одного моего слова — и он был бы смещен с должности председателя полкового комитета. Но я подумал, кем же его заменить? Подпоручик Никонов по-прежнему комендантствовал в своем Владимирском училище, а кроме него не было никого, кто бы одновременно был близок нам в идеологическом отношении и в то же время пользовался в полку авторитетом. Нет, пусть уж остается тов. Федоров. Может быть, этот урок послужит ему на пользу.

Поэтому я взял слово и сказал, что, конечно, случай сам по себе несомненно возмутителен, но возможно, что тов. Федоров и действительно не слышал моего к нему обращения. Смещать тов. Федорова не стоит, так как мы до сих пор все время работали с ним в контакте. Ограничимся тем, что было высказано на этом собрании, и будем считать этот вопрос исчерпанным.

Когда я кончил, я увидел, что тов. Федоров смотрит на меня благодарными глазами. Действительно, собрание еще немного поволновалось, но в результате приняло мое предложение.

Митинг о текущем моменте все же состоялся на следующий день. Не знаю, хотел ли полковой комитет сделать мне приятное, или это вышло невольно, но на этот раз из «представителей партий» был только один большевик — Николай Николаевич Кузьмин. Он сделал обстоятельный доклад, и собрание единогласно приняло предложенную им большевистскую резолюцию. Сидя на этом митинге, я даже и не подозревал, что этот день является последним днем, который я провожу в запасном гвардии Гренадерском полку. А между тем это было так. Вечером этого дня произошло событие, которое направило мой жизненный путь на новые рельсы.

Не помню, чем я был занят, когда к воротам Гренадерского полка подъехали извозчичьи дрожки. Это был мой брат Раскольников. Быстро войдя в помещение полкового комитета и видя, что кругом никого нет, он прямо приступил к делу.

— В Москве, — сказал он, — сейчас происходят бои между войсками Московского Совета и Временного правительства. В ход пущена даже артиллерия. Петроградский Совет посылает сейчас туда отряд для помощи нашим товарищам. Ударной группой отряда является отряд матросов под моим начальством. Но, к сожалению, в нашем отряде нет ни одного боевого офицера. Не согласишься ли ты отправиться вместе с нами? Подвойский согласен.