Олег Рязанский
Шрифт:
— А у меня ещё одно дело есть, кроме как сражаться.
— Какое же?
— Степана оберегать.
Юшка не стал вдаваться в объяснения. Оберегать — и всё. Но сам тайно предавался не детским и не юношеским мечтам — представлял себе: вот захватят они со Степаном богатую добычу и пленных, накупят кабальных, поднимут вотчину Дебряничей, приглядит себе Степан боярышню, просватает, пойдут у них дети, а там, глядишь, и Юшкина судьба повернётся, женится и он и будет растить Степановых и своих детишек в тишине и покое, подальше от боев и сражений... Хотя не был Юшка трусом: не знал он страха в боях, волнения в битвах и сечах. Всё видел, всё замечал и — не дай бог противнику соблазниться его юным видом — рубился с
Сторожевая сотня Ивана Шушака насчитывала почти две сотни копий. Две полусотни под началом подручных непрерывно находились на меже с Диким полем. Правда, понятие «межа» тут не совсем подходило: ничего общего с границами с Москвой или там с Нижним Новгородом не было. Те шли от прадедов, вились от приметного оврага к долу, от дола к холмику, от холмика к ручью. Перечислить приметы, места, где проходит граница, мог не только воин сторожевого отряда, но и любой мужик. А межа с Диким полем проходила там, где не решались осесть в поисках свободной земли и лучшей доли даже отчаянные рязанские мужики, там, где кончались пали [27] и начиналась целина. И ещё по целине немерено к югу до мест, где начинали изредка появляться степняки. Так велось с незапамятных времён, с тех пор, когда ещё и в помине не было ни татар, ни монголов, ни Мамая, ни Сарыходжи, были только половцы со своими кочевыми вежами.
27
Паль — выжженное в лесу место для распашки.
Хотя Степан повелением князя Олега Ивановича был под правой рукой сотника, но самостоятельно с полусотней ещё ни разу к меже не выходил. Он не переживал по этому поводу, понимал, что ни опытом, ни возрастом ещё не вышел. Вот придёт время, и пошлют его с десятком, а может, и с двумя десятками дозорных в первый самостоятельный поход. Ждал, волновался и грустил — степная межевая война оказалась до одури однообразной и мелкой. Все пленные татары, как назло, показывали одно: Мамай, набравший к этому времени огромную силу в южных степях и в Крыму, о походе не помышляет.
Стороной прошёл Арапша, потом Сарыходжа. Бог миловал Рязань. Из Залесской стороны доходили тревожные вести: рассказывали, что Литва во главе с великим князем литовским Ольгердом напала на Москву. Он простоял три дня под стенами нового белокаменного кремля, ограбил и сжёг пригороды, зверствуя ничуть не меньше татар, но ушёл, так и не одолев кремль.
Рассказывали и о московских распрях с Тверью, но эти слухи Степана не волновали — Тверь для него так и осталась пустым звуком, чем-то чужим. Вот Новгород, хотя и был он куда как дальше от Рязани, нежели Тверь, воспринимался как свой, родной город. И Нижний Новгород тоже. Он, как рассказывали, совсем недавно пострадал от ушкуйников [28] . Вот же напасть какая — ушкуйники из Новгорода грабят, казалось, своего родного брата, Новгород Нижний, сжигают посады, ослабляют русский же народ. Понять этого Степан не мог.
28
Ушкуйники — речные разбойники.
Глава пятнадцатая
На столе лежал большой харатейный чертёж
Князь удивился — последнее время старый приятель был редким гостем в его тереме.
— Дозволишь войти, великий князь? — спросил Васята.
В его голосе странным образом смешались обида, робость и вызов.
— А я уж, грешным делом, решил, что ты из города уехал, — заметил Олег Иванович.
Лёгкий упрёк означал одновременно и разрешение войти, и радость встречи со старым товарищем. Васята, в отличие от молодого Кореева, слова понимал в их прямом, буквальном смысле и потому принялся оправдываться, путано объясняя причины, по которым давно не бывал у князя.
Кореев заметил, что многословие друга начинает раздражать Олега Ивановича, и перебил его, указывая на чертёж: в Дикой степи скакали татары на конях, нарисованные когда-то Васятой:
— Помнишь? Ты ещё за киноварью к изографам бегал.
Васята споткнулся на полуслове и удивлённо воззрился на чертёж:
— Надо же, тот самый!
Чертёж был подновлён: к левой его кромке прилегали подклеенные листы пергамена, на которых торопливо, без должного старания, были нанесены границы Литвы и контуры Правобережья от Днепра до Днестра.
— Вот, други, как выяснилось, в те времена мы не очень в будущее заглядывали. Не дальше Дикого поля.
— Тебя Ольгерд после похода на Москву стал беспокоить? — понял князь Кореев.
— Я бы на его месте, получив отпор под Москвой, направил полки в северские земли. Вот, — показал князь на чертеже, — почти беззащитные лежат: Новгород-Северское княжество, Дебрянское. Захватит — станет нашим соседом. Причём очень беспокойным. Немногим лучше, чем ордынцы.
— Слышал я, что он привечает русских князей, — заметил Кореев.
— Не все ему в рот смотрят, — сказал Олег Иванович. — Боброк-Волынский, как я наслышан, к Москве отъехал. А Боброк — воевода знатный, известный не только в наших пределах, но и там, в латинских странах. — Он неожиданно обратился к Васяте: — Нет ли у тебя знакомого торгового гостя, который был бы связан с Вильно и Колыванью [29] ?
29
Колывань — нынешний Таллинн.
Васята растерянно заморгал, переводя взгляд с князя на Кореева:
— Почему у меня?
— У меня — нет. У Епищки, — князь сознательно назвал друга старинным детским именем, — тоже, я сие доподлинно знаю. У кого же мне ещё спросить?
— У меня есть, — неожиданно кивнул Васята.
— Ну вот! Кто он?
— Жуковиньем [30] торгует. К нам с Янтарного моря дивные бусы да браслеты привозит, я не раз у него покупал. Отсюда жемчуг да скань серебряную возит.
30
Жуковинье — ювелирные изделия, драгоценные камни.
— Своих девок одариваешь? — улыбнулся князь.
— Какие девки, великий князь? — обиделся Васята.
— Тогда для кого жуковинье?
— Приданое будущим дочерям собираю.
— Ишь ты, запасливый какой. Ладно, други, хватит лясы точить. Скажи-ка, Васята, твой торговый гость, он как, верный человек?
— Верный, коли ему прибыток светит.
— А если очень большой прибыток?
— Тогда и очень верный. Да что нужно-то, Олег Иванович? — рискнул опустить титул Васята.