Олег Рязанский
Шрифт:
Этой зимой случайно в устье небольшого овражка наткнулись они с Юшкой на трёх татарских воинов, греющихся у небольшого костерка. Чуть поодаль стояли их кони. Почему татары оказались здесь, вблизи русской границы, так далеко от своих кочевьев, Степан и Юшка не успели узнать, потому что в коротком бою пленного взять не удалось. В перемётных сумах убитых они нашли перстни, женские украшения и холщовый мешочек с крупным речным жемчугом. Поскольку победили они татар в равном бою, добыча принадлежала им и в общий котёл не шла.
Покопавшись в перемётной суме,
— Не против, если я давешней молодице подарю?
— Какой ещё молодице?
— Той, что мы грязью забрызгали.
— А не жирно ли будет? — спросил прижимистый Юшка.
— А не жирна ли грязь была, что обдала молодку?
— Скажи прямо, приглянулась она тебе?
— Да я и не разглядел-то её, видел только, что всё лицо в грязи.
— Что с тобой делать. Дари.
Встретиться с молодицей оказалось не просто. Степана долго выспрашивали у ворот, кто, зачем да почему. Потом старик сторож передал его в руки въедливой старухи. Та повторила расспросы, долго жевала беззубым ртом, размышляя, наконец, приняв решение, повела Степана в дом, как выяснилось позже, принадлежавший покойному воеводе. Жил тот, судя по всему, богато. Их встретила воеводиха, вдова. Она тоже подвергла Степана допросу, недовольно поморщилась, и только когда тот сказал, что он дружинник князя Олега Ивановича, хотя и служит в сторожевой сотне, смягчилась и велела позвать сестрицу.
Вошла молодица. Степан сразу обратил внимание на её улыбчивые пухлые губы и никак не мог себя заставить отвести от них взгляд. Он даже не смог бы сказать, какого цвета глаза у женщины, разглядел только веснушки, покрывающие мелкой россыпью задорный носик.
Воеводиха, подойдя к молодице, схватила её за руку, зашептала раздражённо. Степан разобрал несколько слов: «Бесстыжая, и года не прошло, как вдовье сняла...»
Вдовица — теперь Степан так называл про себя молодую женщину — снисходительно улыбнулась старшей сестре, повела рукой, как бы отстраняя её, и спросила певучим голосом:
— Подобру ли доехал? — Затем добавила, озорно сверкнув в улыбке ослепительными зубами: — Подобру ли лужу пересёк?
Воеводиха возмущённо зашипела и отошла от сестры, присела на лавку, сложив руки на животе и поджав губы.
— Пришёл прощения молить за нашу неосторожность, милостивая госпожа. — Степан вспомнил, чему когда-то учили его в доме боярина Корнея.
Он достал перстенёк и протянул вдове:
— Вот, прими в покрытие вины моей нечаянной.
Вдовица зарделась, как молоденькая девушка, взяла перстень, полюбовалась и вернула Степану:
— Не по вине подарок, добрый молодец, не могу принять.
— Вот дурища, — рявкнула воеводиха.
Степан понял, что в ней найдёт сторонницу, и обратился:
— Может, старшая сестра за меня слово замолвит? — Он снова протянул перстенёк.
Глаза старой воеводихи жадно блеснули, она вожделенно схватила перстень и стала пристально его разглядывать.
Отрезая
— Увидим ли мы тебя ещё, дружинник? — спросила вслед младшая.
— Завтра возвращаюсь в дозор, — ответил Степан и вышел.
Добираясь по раскисшей улице до молодечной избы, он думал, что, конечно, неплохо было бы остаться здесь на несколько дней и поближе познакомиться с молодой вдовицей. В мыслях вдруг возникла боярыня Дурная, и его обдало жаром точно так, как бывало обычно в неспокойных снах.
— Ну что? — спросил Юшка.
— А ничего. Завтра возвращаемся в дозор.
— До завтра ещё целый вечер и ночь.
— Не болтай!
— Зачем перстенёк-то отдал?
— За вину поклонился.
— Повинился, поклонился... что-то не верится мне. Слова у тебя какие-то округлые... — Юшка отлично видел, как друг всё больше и больше смущается и раздражается.
Степан действительно злился, но не на Юшку, а на самого себя. Вся затея с перстеньком показалась глупой, никчёмной и даже постыдной.
— Перстеньки, они ведь на дороге не валяются. Собаке под хвост... — сказал Юшка, но, заметив хмурый взгляд друга, умолк на полуслове.
Степь просыпалась после зимней спячки стремительно и бурно. Чуть ли не в один день всё зазеленело, воздух зазвенел от птичьего пения, невидимое зверье сновало по степи, оставляя за собой лишь на краткий миг след — волнующийся ковыль. Это только незнакомому со степью человеку кажется она мёртвой пустыней, навевающей тоску. За один год Степан подружился со степью, научился читать её, как добрую знакомую книгу. Про Юшку и говорить нечего, он освоился ещё быстрее Степана, даже овчинную безрукавку стал носить мехом наружу, по-татарски, утверждая, что так куда удобнее — годится и под доспех, и на доспех. Однако своих коней, рослых и тяжеловатых, ни Степан, ни Юшка не думали менять на татарских выносливых, юрких лошадок, хотя и не раз замечали, как, неказистые на вид, они стремительно уходили от противника, легко перенося долгую скачку. Зато русские лошади были незаменимы в сече: боевой тяжёлый конь, да ещё с кольчужным убором, налетал грудью на вражескую лошадь и сбивал её с ног.
...Они неторопливо ехали едва заметной тропкой, время от времени останавливаясь, вставая на седло и оглядывая степь. Татары появились внезапно. Видимо, они поджидали русских, лёжа с конями в высоком ковыле. В быстрой сече Степан зарубил одного, другого свалил Юшка. Не одержав лёгкой победы, татары умчались...
Степан почувствовал сильную боль в руке. На рукаве появилось кровавое пятно. Юшка подскакал, они осмотрели руку и обнаружили глубокую рану, из которой текла кровь. Юшка попробовал остановить её всеми известными ему способами, но кровь продолжала течь. Степан на глазах бледнел, покрываясь холодным потом, у него закружилась голова, тело опутала липкая паутина противной слабости.